Питер Гамильтон - Обнаженный Бог: Финал

– Ты чего это, к дьяволу, добиваешься?

– Я хочу жить. Я хочу, чтобы можно было в конце дня оглянуться и посмотреть, чего я достиг. Я хочу, чтобы моя семья преуспевала. Я хочу, чтоб они были в безопасности. Я не хочу, чтобы они волновались насчет маньяков с манией величия, которые воображают, будто то, что они крутые, дает им право жить за счет обыкновенных приличных работающих людей, – он улыбнулся, глядя сверху на пораженное ударом лицо Спэнтона. – Что, я попадаю своим камешком в чей-то огород? Не видишь ли ты себя во всем этом?

– Я исчезну. О'кей? Мы уберемся с этого острова. Можешь посадить нас на корабль и убедиться, что мы в самом деле уезжаем.

– Дело ведь не в том, где ты, вот в чем проблема. Дело в том, кто ты, – Лука выпрямился.

– Как? Вот оно что. Вытащи меня отсюда, ты, дерьмо, – Спэнтон начал молотить кулаками в стены.

– Не думаю, что я это сделаю.

– Ты думаешь, я теперь проблема? Да ты вообще не понимаешь, что такое проблема, задница. Я тебе покажу, что такое чертова гребаная проблема…

– Так я и думал.

Лука начал поднимать свой пневматический пистолет, пока дуло не оказалось в шести дюймах от головы Спэнтона. Он стрелял до тех пор, пока совсем не отстрелил голову этого человека.

Душа Брюса Спэнтона отлетела из его окровавленного трупа вместе с настоящей душой этого тела; призрачное видение, поднявшееся, точно дым из обломков поезда. Лука заглянул прямо в прозрачные глаза, которые внезапно осознали, что происходит настоящая смерть после столетий зря потраченного полусуществования. Он выдержал этот взгляд, осознавая собственную вину, точно стирающийся образ, медленно увядающий, уходящий из виду и из бытия. Это заняло всего несколько секунд; период, который сжал время целой жизни, полной горького страха и боли до своего размера.

Лука стоял, содрогаясь от глубокого воздействия знания и эмоций. Я сделал то, что должен был, сказал он себе. Спэнтона необходимо было остановить. Ничего не сделать означало бы уничтожить меня самого.

Рабочие поместья боязливо наблюдали за ним, мысли их были подавлены, когда они ждали, что он будет делать дальше.

– Пошли, поищем остальных, – сказал Лука. – Особенно этого ублюдка химика, – и он пошел к ближайшему вагону, заряжая новую обойму в пустой магазин пневматического пистолета.

Остальные пошли за ним, держа оружие крепче, чем до того.

* * *

Криклейд не слышал криков, подобных этому, с того дня, когда прибыл Квинн Декстер. Из высокого окна, выходящего во двор, слышалась высокая нота непереносимой женской муки. Спокойный воздух яркого дня ранней осени помогал этому звуку разноситься по всем крутым крышам поместья, приводя в возбуждение лошадей в стойлах и заставляя людей виновато вздрагивать.

У Вероники отошли воды в ранние дневные часы, после того как Лука увел свой отряд рабочих поместья помогать воевать с мародерами. Кармита была с Вероникой с самого рассвета, в одной из спален западного крыла. Она подозревала, что эта комната могла даже принадлежать прежде Луизе; она выглядела достаточно вместительной, в центре стояла большая кровать – хотя недостаточно поместительная, чтобы служить ложем для двоих (такую кровать никогда бы не поставили для незамужней дочери землевладельца). И непохоже, чтобы теперь она понадобилась Луизе. Вероника лежала посередине, обложенная подушками, а кухарка обтирала ее напряженное лицо маленьким полотенчиком. Все остальное было предоставлено Веронике и Кармите. И ребенку, который без особой охоты собирался скоро появиться на свет.

По крайней мере новообретенное ощущение Кармиты позволяло ей видеть, что это правильное поведение во время родов, и пуповина не обвилась вокруг шейки. Других очевидных осложнений тоже не было заметно. В основном именно это заставляло Кармиту выглядеть спокойной и излучать уверенность. В конце концов, ей приходилось ассистировать уже при десятке естественных родов, что было большим удобством для всех участников. Некоторым образом Вероника видела в ней смешение собственной давно потерянной матери и квалифицированного врача-гинеколога, она никогда не упомянула бы об этой помощи, включая и обтирания полотенцем, если бы ей пришлось разговаривать с настоящей повивальной бабкой.

– Я вижу головку, – взволнованно сказала Кармита. – Теперь только положись на меня.

Вероника опять закричала, потом разразилась раздраженным хныканьем. Кармита положила руки на вздувшийся живот роженицы и напрягла всю свою энергистическую мощь, сообразуя ее со схватками. Вероника продолжала кричать, пока появлялся ребенок. Затем разразилась слезами.

Все получилось гораздо быстрее, чем обычно, благодаря энергистическому давлению. Кармита схватила ребенка и почувствовала благостное облегчение, пытаясь сделать последние минуты для истощенной роженицы более терпимыми. А потом началась обычная паническая поспешная деятельность по перерезанию и перевязыванию пуповины. Вероника радостно всхлипывала. Мимо ходили люди с полотенцами, улыбками и поздравлениями. Обтирание ребенка. Избавление от последа. Бесконечные уборки.

Новым во всем этом было применение небольшого количества энергистической силы к тому, чтобы излечить небольшие разрывы на стенках матки Вероники. Не особенно много, Кармита все еще беспокоилась о воздействии длительного использования этой силы, даже малое количество которой могло иметь вредные последствия. Но зато это спасало от необходимости накладывать швы.

К тому времени, как Кармита практически закончила прибираться, Вероника лежала на чистых простынях, убаюкивая новорожденную дочку в классическом ореоле изможденности и счастья. И с ясным рассудком.

С минуту Кармита молча изучала ее. В ней не было внутренней муки, причиненной душой одержанного, бродящей по своему хозяину. На некоторое время боли, крови и радости обе стали едины, смешиваясь в празднике появления новой жизни.

Вероника застенчиво улыбнулась, глядя вверх на Кармиту:

– Разве она не чудо? – умоляюще спросила она, глядя на дремлющего ребенка. – Большое тебе спасибо.

Кармита присела на краешек кровати. Невозможно было не улыбнуться сморщенному личику, такому невинному среди своего нового окружения.

– Она миленькая. Как ты собираешься ее назвать?

– Жанеттой. В обоих наших семьях было это имя.

– Понятно. Это хорошо, – Кармита поцеловала младенца в лобик. – Теперь вы обе немного отдохните. Я загляну через часок или около того, проверить, как вы.

Она прошла через дом и вышла во двор. По пути ее останавливали десятки людей; они расспрашивали, как все прошло, в порядке ли мать и ребенок. Кармита счастлива была сейчас же сообщить хорошие новости, надеясь рассеять хотя бы часть тревоги и напряжения, давящих на Криклейд.