Богдан Петецкий - Только тишина

— Вот здесь выключатель фантоматической аппаратуры, — сообщил Тарроусен, указывая на участок почвы. — Это на тот случай, если ты надумаешь изменить программу отсюда, снаружи. Кроме того, — добавил он, — маскировкой не следует пренебрегать. Ни сейчас, ни через двадцать лет, когда ты заступишь на пост. Помни, что дело касается не только твоей личной безопасности…

Голос его звучал серьезно. В нем слышалась и озабоченность, и еще что-то, очень личное. Словно он хотел попросить меня о чем-то.

— Все? — сухо поинтересовался я.

Он отвернулся. Какое-то время молчал, повернувшись лицом в направлении города. Оттуда до нас доходили лишь слабые отблески многоцветного зарева, полыхающего сейчас над прощающимся со своей современностью миром.

Под конец он вздохнул. Мотнул головой и бесцветно произнес:

— Твой гибернатор полностью запрограммирован. Будет лучше, если ты вообще не станешь прикасаться к пульту. Он сам разбудит тебя через двадцать лет. Через следующее двадцатилетие тебе придется только энергетические линии. Твой второй сон продлится вдвое дольше. Зато потом все мы будем вместе…

Эта перспектива должна быть склонить меня к слепому послушанию. Какая жалость, что этот разговор не запрограммировали так же старательно, как гибернатор. Еще пара фраз — и я загорланю гимн обезьян из Книги Джунглей. Впрочем, не играет роли, что именно я сделаю. Если и взаправду дойдет до такой попытки, результаты которой неизвестны, хотя бы по той причине, что такого передо мной не переживал ни один из обитателей Земли.

— До свидания, — сказал я, повернувшись к холму. — Спокойной ночи.

Он простоял еще немного, потом что-то пробормотал, чего я не разобрал, и начал спускаться, направляясь к деревьям, из-за которых недавно появился. Я подождал, пока звук его шагов не слился с далеким шумом города, потом неспеша повернулся и посмотрел в сторону виднеющихся на горизонте огней. Они протянулись на многие километры. Даже с такого расстояния я мог прочитать спроецированные на небо буквы, образующие надпись: «Спокойной ночи». Я подумал о улыбке матери, об отце, о печали в глазах Авии. В ушах зазвучал голос Марто, полный страха, если не угрозы.

Несколько секунд я простоял неподвижно, потом пожал плечами, отвернулся, нашарил в иллюзорных ветвях включатель фантоматической аппаратуры и спустился в тамбур базы. Чувствовал я себя наподобие гнома, который после неудачной попытки исцеления какого-нибудь крохотного королевства возвращается в недра горы.

Пространство от горизонта до верхушек ближайших деревьев было залито чистейшим солнечным светом. Цвет его приводил на ум планеты, лишенные атмосферы. Но только если смотреть на северо-восток, где круто обрывающийся склон открывал вид на обширную равнину. Все остальное пространство вокруг базы поросло густым лесом, с достигающим головы человека буйным подлеском.

Для меня минула ночь. Для людей, усыпанных в силовом поле там, внизу, за плотной массой зелени, — едва четвертая часть ночи. Та же самая ночь, только на двадцать лет укороченная, начиналась в этот момент для незнакомого мне пилота, которого я сменил на «вахте». А еще через двадцать лет я и сам вернусь в эту ночь, разве что став на четвертую ее часть старше моих современников.

Я оторвал руку от гладкого ствола дерева и сделал шаг вперед. Почувствовал, как корни, на которые я поставил ногу, поддаются под моим весом, и, пытаясь сохранить равновесие, выбросил руку в сторону мощной ветви, свисающей над углублением. Моя рука прошла сквозь воздух. Долей секунды раньше я вспомнил, что никаких ветвей здесь нет. Это не спасло от падения, но позволило вовремя высвободить ноги из упругих, переплетшихся как небрежно брошенная сеть корней.

Программируя фантоматическую защиту базы, позабыли об одном. О зелени, которая обступила купол тесной, плотной стеной. Стволы, листья, дикие плоды, где-то на половине погружающиеся в каменную осыпь, не смогли бы обмануть никого, кто раз в жизни имел дело с фантоматической аппаратурой, воздействующей на нервные центры и навязывающие человеку представления, согласные воле автора «сеанса».

Зрение в гораздо большей степени основано на нашем опыте, чем мы обычно отдаем себе в этом отчет. Проникая в монолиты каменных глыб, я ощущал их прикосновение на коже, ощущал запах разогретых на солнце белесоватых пятен, имититующих колонии лишайника. Мои ноги по колено уходили в скалу. И все же я без труда отыскал ступени, ведущие на вершину купола.

На противоположной стороне от входа в базу, на плоской котловине, являющейся продолжением склона, светилась как зеленое стекло небольшая поляна. Вид на нее наполовину заслоняли деревья, разросшиеся у основания купола. В их листьях преломлялись солнечные лучи. Небо было безоблачным, и если бы не это, мне бы пришлось искать другие следы ливня, который только что отшумел над территорией парка. Я в жизни не видел такой обильной росы.

Воздух благоухал. Я глубоко вдохнул раз, потом еще раз. Попробовал отыскать в памяти ситуацию, которая позволила бы мне определить этот аромат, сравнить с впечатлениями, полученными когда-либо в прошлом. Мне пришел в голову поток, скачущий по камням, скошенное сено и разогретые на солнце горные травы. Потом — простыня, высушенная на ветру и хранящаяся в доме старой хозяйки, которая сохранила привычку перекладывать белье лавандой.

На самом же деле, однако, это был просто воздух. Нечто, касательно чего все сравнения столь же на месте, как, например, попытка объяснить родившемуся в Сахаре ребенку, что Тихий Океан похож на источник в его оазисе, только размерами несколько больше.

Я услышал колокола. Низкий, вибрирующий, далекий звук, доносящийся со всех сторон, как это бывает с колоколами в безветренный день. Я задержал дыхание и закрыл глаза. Голос углубился, очистился. Источник его, вне сомнения, следовало искать за пределами поля зрения.

Я прикинул, когда и где слышал в последний раз колокола. Какая-нибудь архивная запись? Историческое представление? Выкрашенные голубым деревянные домики, стены которых вырастают из зарослей мальв?

Но тут не было ничего общего с подлинными колоколами. Это только тишина. Тишина и воздух. Вообщем, воображения мне не занимать. Но я не предполагал, что человек может в такой сильной степени ощущать присутствие воздуха и тишины. И что эта последняя и в самом деле звенит, как о том можно было прочитать в старинных книгах.

У меня заболели глаза. Я прикрыл веки и на какое-то время замер неподвижно, борясь с неожиданным приступом сонливости. Мне захотелось разлечься на вершине купола, заложить руки за голову и, ни о чем не думая, заснуть. Словно это не я проснулся десять минут назад, а до этого двадцать лет провел в идеальном сне, внутри привычной камеры гибернатора.