Богдан Петецкий - Только тишина

Алеб откашлялся и сделал шаг вперед. Онеска коротко глянул на него, после чего насупил брови, как бы предупреждая, что он еще не кончил.

— О деталях потом, — заявил он начальственным тоном. — Мы просто реализуем старый план, о котором, кстати говоря, вы могли слышать. Вскоре после вашего отлета мы усовершенствовали теорию полета, а точнее — нашли некий новый вариант ее применения… но довольно об этом. Пока. На Земле обратитесь в Центр Дальних Рейсов. Останемся в контакте. Так уж сложилось, — он выпрямился и с усмешкой посмотрел на нас, — что я — один из авторов того, что нас ждет. В качестве биоматематика, разумеется. Вот так, — добавил он чуть погодя. — Вроде все.

— Все, — негромко повторил Тарроусен.

Я был одинакового с ним мнения. Алеб тоже.

— Летим? — лениво поинтересовался он.

Онеска зашарил глазами по кабине.

— Да… — пробормотал он, — да… разумеется…

Тарроусен подошел к пульту и провел рукой по клавиатуре. Огни коммуникационной централи погасли как задутые. Остался один — пульсирующий бледной зеленью светлячок автоматического пеленга.

Я повернулся и двинулся в направлении коридора. Переступил порог провалился во тьму. Только сейчас я обнаружил, что забыл погасить прожектор на шлеме. Глядя на Онеску и Тарроусена, я светил им прямо в глаза. Похоже было, что они вообще этого не заметили.

Я прошел несколько метров, прежде чем услышал шаги идущих за мной. В длинном туннеле, образованном толстыми панцирными стенами, они звучали как удары молота о ствол дерева.

«Дина»останется тут. Я еще ничего не знал, кроме того, что нескоро увижу ее снова. Разумеется, комплекс сведений и данных, касающихся нашего полета, мы передали на Землю немедленно после выхода из гибернации. До нас то же самое сделали бортовые автоматы. А еще раньше компьютер Центра записал все наши наблюдения, разговоры и замечания, передаваемые непосредственно каждую секунду полета.

На стартовом поле нас ждала ракета типа «Церера», приспособленная для посадки в атмосфере. В ней без труда могла бы разместиться школьная экскурсия. Кресла шире и чуть не в два раза глубже чем те, что были установлены на «Дине». А также не то три, не то четыре пульта, управляющие группами автоматов, с какими мне до сих пор не приходилось сталкиваться.

Во время полета мы обменялись всего парой фраз. Тарроусен хотел знать, как показала себя антикоррозийная масса, которой была покрыта аппаратура, установленная на планетах Проксимы. Онеска интересовался, не было ли у нас снов, свидетельствующих о нарушениях нервной системы. А также, разговаривали ли мы между собой в момент перехода на сверхсветовую скорость.

У меня создалось впечатление, что оба они стараются отвлечь внимание от того, что могло быть для нас интересным на самом деле, и о чем они не хотели, или же не могли говорить. Ход экспедиции они знали не хуже нас. Пожалуй, даже лучше. Поскольку получали сообщения за все те годы, которые мы провели в гибернаторах.

Наиобычнейший патрульный полет, даже если в начале могло казаться, что будет иначе. С единственной разницей, что к наиболее выдвинутой вглубь звездного пространства земной наблюдательной станции.

Старт «Дины» явился событием. Ему сопутствовала атмосфера сенсации и всеобщего энтузиазма. В сигналы, передаваемые с безлюдной базы в системе Проксимы, вмешался чужой код. Была задействована вся земная информационная сеть. Образован штаб специалистов из нескольких сотен человек. Улицы опустели, потому что люди не желали отходить от теледаторов. Все ожидали сообщения о исполнении мечты сотен поколений: встрече в космосе с чужой расой технологических существ.

Ожидание затягивалось. Прошло немало месяцев, прежде чем было окончательно доказано, что исследуемые сигналы хотя и не происходят от природного источника, но являются аналогичными. Все попытки прочтения их в качестве коммуникационного кода остались безрезультатными.

И все же, когда было принято решение выслать патруль для проверки обстоятельств дела на месте, провожали нас толпы. Мы отправились, загруженные десятками дополнительных анализаторов и компьютеров с приставками, содержащими все возможные варианты контактных программ. И когда через четыре года пробудились вблизи цели, никто из нас не мог предвидеть, что поджидает нас на планетах Центавра.

Мы увидели хорошо знакомые конструкции станций, увенчанные тарелками и решетками антенн, самая крохотная из которых поднималась на три сотни метров над поверхностью грунта. Немало трудов и еще больше времени потребовалось на то, чтобы отыскать место, где в одном из сотен тысяч узлов световодов попадение метеорита вызвало появление своеобразного резонанса, чего-то наподобие электронного эха. Тем дело и кончилось.

Земля знала правду уже свыше трех лет. Тахионовые потоки движутся быстрее, чем подталкиваемые ими корабли. Даже эти двое, Тарроусен и Онеска, казалось, уже не помнили, чего нас собственно откомандировали и как выглядело стартовое поле, когда мы занимали места в кабине «Дины». Касательно аварии станции, а ведь это была именно авария, или же способов ликвидации ее они не заикнулись ни словом. Это уже история. Один из самых забавных, может быть, но уж наверняка не значащих эпизодов в деятельности Центра.

Последняя четверть часа полета прошла в молчании абсолютном. Я смотрел на разбегающиеся внизу очертания континента и впервые за этот день подумал о Авии. Ее лицо с мелкими, четко обозначенными костями стояло у меня перед глазами, словно с момента нашего расставания прошли не годы, а часы.

На меня давила грузом каждая тысяча километров, расширяющая пропасть между «Землей и „Дюной“. Тоска — это функция не только времени. В той же степени и пространства.

Несмотря на это, мне не хотелось думать о ней. Была в этом от сосредоточенности пилота, выжидающего мгновение, когда одна из звезд начинает превращаться в Солнце. Была уверенность, что ничего между нами не изменилось и что через сколько-то там секунд после посадки она приветствует меня той самой из своих улыбок, от которой человек останавливается как вкопанный и лихорадочно соображает, что же он такое ей только что сделал.

И еще кое-что было. Эти девять лет. Ее девять лет, которые для меня, втиснутого в узенькое ложе гибернатора, сжались до неполных двенадцати месяцев. Я знал, что услышу от нее, и знал еще лучше, чего она никогда не скажет и не позволит, чтобы я об этом заговорил, подсознательно при этом ожидая подозрения женских своих предчувствий.

Она стояла именно на том самом месте, где я оставил ее, отлетая на базу, непосредственно перед стартом. Словно она даже не тронулась с места за эти девять лет и улыбаться не переставала ни на мгновение.