Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ

«От рождества Христова — второе. А точнее, одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год».

«Вот и ладушки», — подвела итог цензорша. И посмотрела на меня долго и многообещающе: «В девятьсот шестьдесят восьмом году, даже в одна тысяча сорок седьмом наш советский князь Святослав мог делать в братской Болгарии все, что ему заблагорассудится. Но в одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году мы ему ничего такого не позволим».

Набор книги был рассыпан.

Одно время некий умелец на острове Итуруп (Курильские острова) кормил заезжих геологов вкусными домашними колбасками. Звучит совершенно невероятно, но я сам их пробовал. Ходили слухи, что самодеятельный колбасник перекручивал в фарш лис и сивучей, но вкус не совпадал, поскольку все мы на Курилах пробовали все, что плавает и ползает. Несколько позже случайно выяснилось, что штормом выбросило в бухту Доброе Начало неизвестного науке гигантского дохлого зверя, может быть, плезиозавра, дожившего до наших дней в глубинах Курильской впадины, вот его мясо и пошло на домашние колбаски.

Предположил это палеонтолог, работавший в нашем отряде.

Он извлек из надкушенной колбаски непонятную косточку. Она была хорошо знакома ему по ископаемым останкам. Колбасника мы побили, конечно, но что толку? Ведь кости, жилы и хрящи — все самое ценное! — этот мерзавец сплавил в океан, не зря в бухту стаями повадились касатки. От их острых плавников ночная вода была расчерчена огненными зигзагами.

Писатель-фантаст Георгий Иосифович Гуревич первый обратил внимание на мой необычный опыт. Вы там бродите по краю ойкумены, написал он мне. Вы там видите закаты, вулканы, острова, богодулов, странных людей с необычной кармой. Все они пытаются соскочить с Колеса жизни и вы сами активно в этом участвуете, знаю я вас. Бормотуха, пятидесятиградусная водка «туча», казенный спирт, плезиозавровые колбаски, зачем вам писать о какой-то бразильской сельве? (Он намекал на некоторые мои фантастические повести, в которых действие происходило, как сейчас говорят, в дальнем зарубежье). Пишите о родных островах. «В литературе, видите ли, в.отличие от шахмат переход из мастеров в гроссмейстеры зависит не только от мастерства. Тут надо явиться в мир с каким-то личным откровением. Что-то сообщить о человеке человечеству. Например, Тургенев открыл, что люди (из людской) — тоже люди. Толстой объявил, что мужики — соль земли, что они делают историю, решают мир и войну, а правители — пена, только играют в управление. Что делать? Бунтовать — объявил Чернышевский. А Достоевский открыл, что бунтовать бесполезно. Человек слишком сложен, нет для всех общего счастья. Каждому нужен свой ключик, сочувствие, любовь. Любовь отцветающей женщины открыл Бальзак, а Ремарк — мужскую дружбу, и т.д.

Что скажет миру Прашкевич?»

Я понял Георгия Иосифовича.

Островной опыт тех далеких лет лег в основу двух повестей: «Территория греха» и «Великий Краббен». Усеченный вариант первой (под другим названием) вышел в Магадане в 1975 году, что ее и спасло от нападок (о книжке практически никто не знал), вторая в 1983 году — в Новосибирске.

Вышел «Великий Краббен» как-то не к месту.

Один за другим умирали генсеки, шли дожди, осины в Академгородке трепетали, как приговоренные к смерти. На пустых прилавках магазинов валялись детские соски и гондоны. Ничего больше. Исчезло мясо, исчез кофе. Вернувшись из отпуска (Москва, Пицунда, Свердловск), я не привез домой ни грамма жизненно необходимого напитка. А тут, беспартийного, меня вызвали в горком партии. Первый секретарь, назовем его Федором Ивановичем, еще весной сочинил некий путеводитель по Новосибирску. Редактором назначили меня, пришлось бесформенную массу материала приводить в порядок. Теперь уже вышла книжка и получилась она нетривиальная, полная чрезвычайно полезных сведений. Например, в ней указывалось, что в Новосибирске в сутках, как и в Москве, двадцать четыре часа.

Строгая правдивая книга.

Федору Ивановичу хотелось поощрить меня за отличную работу.

«Чаю? Кофе?» — спросил он, встретив меня.

«Конечно, кофе».

«Почему конечно?»

Я объяснил. «Вот, — объяснил, разведя руками, — исчез кофе из советских магазинов. Такова структура текущего момента. Совсем исчез. Гондоны и детские соски лежат, а кофе нет».

«То есть как это нет?» — насторожился Федор Иванович.

До него доходили слухи, что я еще тот тип, крученый-верченый, с темными пятнами в биографии, тайный антисоветчик, когда никто не видит, раскачиваю лодку, и все такое прочее, но по доброте партийной он не хотел этому верить. Все же из лукавого доброго человечка Федор Иванович на всякий случай превратился в строгого, отвечающего за счастье порученных ему людей секретаря горкома партии. «Кофе нет, — пробормотал он. Нехорошей нервной тревогой несло от его бормотания. — Как это кофе нет?»

И беспокойно нажал звонок.

Вошла секретарша, милейшая женщина с высокой грудью и широко расставленными ногами. Только глаза у нее были расставлены шире. Такую в тонированном аквариуме держать.

«Что такое? У нас нет кофе?»

«Почему же? — ответила секретарша. — Любой!»

«И в зернах? И молотый? И растворимый одесский?»

«И в зернах. И молотый. И растворимый одесский», — ласково подтвердила секретарша, еще шире расставляя ноги.

«Сварите нам по чашечке, — распорядился Федор Иванович. — И принесите пару банок отдельно. В зернах. И растворимого».

И после того как кофе был выпит, а деловой разговор закончен, Федор Иванович молча пододвинул ко мне банки.

Он ничего не сказал.

Презент, я сам догадался.

И прочел в торжествующих глазах партийного секретаря: « У нас нет кофе! Ну на, выкуси, падла, антисоветчик сраный, видите ли, кофе у нас нет!»

Повесть «Великий Краббен» вышла в одноименном сборнике в Новосибирске в октябре 1983 года.

Вышел сборник тиражом в 30 000 экземпляров и сразу пошел в продажу.

Впрочем, торговали книгой недолго. Нервный «Военторг» успел продать несколько сотен и все. Уже на другой день специальным приказом Госкомиздата РСФСР весь тираж был отозван из книжных магазинов и свезен на склад. Я едва успел выкупить пару пачек у знакомого грузчика — за бутылку водки. Позже соседка по дому, оказавшаяся невольной свидетельницей (а может, и соучастницей) указанного действа, рассказала мне, что прежде чем отправить опальный тираж под нож, книгу везли в артель слепых. Слепые срывали твердый переплет. Только после этого можно было рубить сам бумажный блок в мелкую лапшу. Я нахожу решение со слепыми мудрым. Ведь не литерами азбуки Бройля были набраны опасные похождения Серпа Ивановича Сказкина — бывшего алкоголика, бывшего бытового пьяницы, бывшего боцмана с балкера «Азия», бывшего матроса портового буксира «Жук», бывшего кладовщика магазина № 23, того, что в селе Бубенчиково, бывшего плотника «Горремстроя» (Южно-Сахалинск), бывшего конюха леспромхоза «Анива», бывшего ночного вахтера крупного научно-исследовательского института, наконец, бывшего интеллигента («в третьем колене» — добавлял он сам не без гордости). Простой и отзывчивый Серп Иванович наткнулся в кальдере Львиная Пасть на дожившего до наших дней плезиозавра. (Это я вспомнил того колбасника с Итурупа). Доисторическая тварь активно гоняла Сказкина по узкому берегу затопленной океаном кальдеры, но Серп Иваныч умел делать ноги.