Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ

Черное море величественно клубилось под окнами, но воды, самой обыкновенной воды, не было ни в барах, ни в столовых, ни, о Боже, в одном туалете. В вечерней мгле десятки любителей фантастики боязливо копошились в сырых кустах. Аркадий Натанович Стругацкий, добыв где-то брезентовый плащ, тащил по лестнице ведро воды, сердитый, как жук в муравейнике.

«Технология рассказа» была уже написана.

…Понять новое бывает трудно и в науке, и в искусстве. Как издевались современники над «Тристрамом Шенди» Стерна, как пожимали плечами над «Шумом и яростью» Фолкнера! Новое рождается в борьбе со старым, старое сопротивляется новому, а поскольку талантливое в литературе — это всегда нечто новое, то естественно, если оно поначалу встречает противодействие, отрицание, замалчивание, насмешки. Писатель всегда должен быть готов к непониманию и хуле. Должен исполниться стойкости, веры в себя, терпения. Оценка же окончательно выносится лишь историей. И «Повести Белкина», и «Герой нашего времени», и «Красное и черное», и «Гамлет», весьма низко расцененные при появлении, обрели признание не скоро. Такова судьба всего, что опережает свое время, определяя пути развития культуры. Хотя заслуженная и скорая прижизненная слава тоже нередка.

Кстати о славе.

Эти валентности еще не совсем у меня были заняты, когда, к изумлению моей мудрой жены, я получил письмо из сибирского города Тайга. Некая группа «Поиск» школы № 2 сообщала, что члены этой группы упорно и давно разыскивают знаменитых людей, когда-либо оканчивавших указанную школу. Не важно, как они учились, главное, чего добились. Известно, что Эйнштейн в школе был тугодумом, а писатель Эмиль Золя буквально боролся за удовлетворительную оценку по родному языку. Совсем неплохая компания, намекнул я жене. Надо съездить. Там у них планируется традиционная встреча выпускников школы. К тому же там организован литературный музей, а в нем собраны книги и некоторые вещи, связанные с моим именем.

«А какие там вещи связаны с твоим именем?» — удивилась жена.

Я замялся. Почему-то вспомнилось чучело сыча, всегда стоявшее на шкафу в физкабинете, и скелет из папье-маше, на голый череп которого мы набрасывали кепку или шапку, в зависимости от сезона.

«Они там, в Тайге, прочли все мои книги…»

«Ну, поезжай», — загадочно улыбнулась моя мудрая жена, и, потрясенный ее благородством, я взял билет и в означенный день выехал поездом в Тайгу.

Поезд трясло, хлопали двери.

Но — звездный час, я ничего этого не замечал.

Когда-то мы зачитывались романами Ник.Шпанова и Хаджи-Мурата Мугуева, думал я, а теперь вот — «зачитываемся вашими книгами».

Новое поколение.

Выбрали пепси и мои книги.

Перед моим мысленным взором, как пишут в плохих романах, предстало изречение, многие годы красовавшееся в актовом зале школы № 2. «Прежде всего надо быть честным, умелым, добросовестным работником, на какой бы работе ты ни находился. К.Е.Ворошилов».

Может, оно и сейчас там висит, не знаю.

Первое, что я понял в Тайге: старый корпус школы № 2 давно отдали милиции.

Судя по решеткам, в моем бывшем классе теперь находилась КПЗ, впрочем, таким этот класс и раньше считался. Зато новый корпус выглядел привлекательно: в просторном холле стояли столики с картонками: «Регистрация». Я попал в группу — «Выпускники 1922—1959 годов». Похоже, я один и представлял все эти поколения. Две дивные девчонки в хитрых прическах, грудастые, в белых блейзерах и в черных слаксах с белыми лампасами глянули на меня как на заплутавшегося динозавра:

«Фамилия?»

Ну, я негромко назвался.

Не хотел привлекать внимания, а то сбегутся все за автографами, испорчу традиционный вечер.

Но, переспросив несколько раз, фамилию девчонки записали все же с ошибкой.

Я указал, но девчонки рассмеялись:

«Какая разница?»

А в просторном кабинете директор школы, указав мне рукой на стул, еще громче стал орать в телефонную трубку: «Милиция! Милиция! Какого черта? Почему всего один наряд? Вы же знаете! Пришлите усиленный!»

«Зачем?» — спросил я, когда директор повесил трубку.

«Ну как! — радостно объяснил он. — После двенадцати у нас драка! Половина ребят, товарищ писатель, будут из прошлогоднего выпуска, а они пить умеют. — Он дружески подмигнул мне: — Вы потерпите, мы с вами тоже потом отдохнем. У нас выпивка по талонам, но мы выкручиваемся. Вы поднимитесь пока в литературный музей, у нас ведь еще Чивилихин учился, а я кое-что подработаю!

Полный тревожных предчувствий, я поднялся на третий этаж.

Вдруг правда в музее выставлено чучело сыча и скелет в кепке?

Но литературным музеем в школе № 2 называли обычный коридорный тупик, украшенный двумя стендами. С одной стороны стенд В.Чивилихина, с другой — Г.Прашкевича. Писатели мы разные, но судьба нас объединила. Фотографии… Вырезки из газет и журналов… Обложки, зверски сорванные с книг и приклеенные к фанере… «Геннадий Мартович Прашкевич, — прочел я в машинописном житии, наклеенном под фотографиями, — рос тихим сосредоточенным ребенком, учился только на твердое «хорошо» и незаметно для окружающих стал известным советским писателем».

Не слабо сказано.

Я печально спустился в холл, где ревели спаренные магнитофоны.

Протолкавшись сквозь толпу ребят, от которых многообещающе попахивало водкой, нашел пустую неосвещенную столовую, закурил и встал у окна, в которое волшебно, как в детстве, падал столб лунного света.

И услышал:

«Выпей с нами, козел!»

Я обернулся. Под лестницей в темноте три паренька в кожаных куртках, наверное, прошлогодние выпускники, распивали водку. Стаканов не было, пили из горла. Очередь дошла до дюжего паренька, похожего на боксера-неудачника, он и предложил радушно: «Хлебни с нами, козел». А когда я отказался, добавил: «Смотри. Выпивка у нас по талонам».

Я снова пересек шумный холл, и тут на широкой лестнице меня изловил учитель литературы. Как говорили в старинные времена: словесник. Было словеснику под пятьдесят, ну, рыжий пиджачишко, очки, встопорщенные волосы, глаза, как угольки в кузнечном горне. Вот, сказал он нервно, я тоже поэт. Такой, как ты. Пишу о малой родине и о большой. О дружбе народов пишу, всякие географические стихи. А эти паскудники в своих паскудных журнальчиках издеваются над его замечательными стихами. Паскудным мозгам не понять истинную поэзию. Мы, товарищ писатель, сказал он нервно и быстро, теперь всех победим. Видимо, он считал мое появление залогом своих будущих побед. Я тебе пук стихов дам (он так и выразился — пук), а ты вправь мозги этим паскудникам. И так же нервно предложил:

«В шахматишки сгоняем?»

Пораженный, я согласился.

В каком-то пустом классе нервный словесник действительно извлек из шкафа клетчатую деревянную доску. Мы должны держаться вместе, нервно наставлял он меня. Нас, поэтов, на свете не так уж много. Он имел в виду настоящих поэтов. Вот он, например, пишет очень сильные стихи, не то жиденькое паскудство, что печатается в этих паскудных журнальчиках. Ты ведь знаешь, какая у нас малая родина! Гордость большой родины — только от нее.