Кэролайн Черри - Русалка

Петр наблюдал за происходящим, не допуская даже мысли, что должен подменить мальчика. Он выздоравливал, причем так быстро, что иногда это начинало его беспокоить, особенно если учесть, что ему наговорил мальчик о месте, в котором они находились. Еще вчера рана была покрыта засохшей коркой, а сегодня утром струпья и короста сменились новой розовой кожей, которая была еще очень тонкой, но он уже подумывал о том, что при необходимости вполне мог бы и пуститься бегом.

Однако ему казалось очень опрометчивым показывать свое состояние старику.

Поэтому он только лишь наблюдал за Сашей, как тот, обливаясь потом, таскал дрова, сдирая кожу и натирая мозоли на руках.

Он даже задремал прямо на крыльце под слабыми солнечными лучами, которые пробивались через кроны деревьев, и сквозь сон прислушивался к звону топора и шорохам реки, оставаясь на крыльце все время, пока солнце достаточно грело.

По крайней мере, так он был все время рядом с мальчиком и в какой-то момент даже сказал самому себе, что теперь, когда он стал чувствовать себя гораздо лучше, он сможет воспротивиться барским замашкам этого неуемного старика или же просто-напросто приставить свой меч к его глотке и заявить ему о том, что они забирают его лодку, одеяла и все остальное, что может понадобиться им в пути.

Но всякий раз, когда его мысли завершали свой круговорот, он вновь возвращался к раздумьям о том, что его выздоровление проходило невероятно быстро, а за этим немедленно следовали воспоминания о том ужасном существе, которое поджидало их за дверью в прошлую ночь, и, в таком случае, было бы гораздо благоразумней как следует еще раз обдумать все происходящее.

Подобные мысли были бы слишком утомительны даже для здорового человека.

А Ууламетс, тем временем, сидел, погрузившись в свою книгу, а Саша потел и колол дрова, пока поленница не выросла выше его головы.

После дров он занимался стиркой, для чего в котле была приготовлена горячая вода. Отмочив и как следует прополоскав одежду в котле, он развесил ее на ветках деревьев сушиться на солнце.

Когда он покончил со стиркой, изрядно содравши кожу с ладоней, на крыльце появился Ууламетс и сказал, что они могут постирать и свою одежду, а пока она будет сохнуть, он даст им кое-что из своих запасов, и если эти вещи подойдут им, то они могут даже взять их себе. Им не оставалось ничего, как последовать его совету, и даже удалось еще и помыться горячей водой.

— Боже мой, — пробормотал Петр. — Смотри, какое радушие с самого утра. Что это случилось со стариком?

Ууламетс подал им не только одежду, которая хоть и оказалась не совсем по размеру, но была вполне сносным облегчением, а принес еще бритву и бронзовое зеркальце, и Петр, усевшись на колоду, начал бриться, пребывая в самом хорошем за последние дни настроении, в то время как Саша заканчивал стирку.

Но оно сохранялось у него лишь до тех пор, пока он не задумался над тем, почему старик неожиданно стал таким любезным после вчерашней ночи, и над тем, где же все-таки находилась та собака, которая всю ночь преследовала их, и не было ли все произошедшее частично следствием того, что он прошлой ночью много выпил.

Его совсем не устраивали ответы, к которым он приходил и которые указывали на то, что причины происходящего находились в пределах ограниченного пространства, в которое и он, и мальчик попали волею судьбы, но заключения и выводы указывали еще и на то, что границы необъяснимого постоянно сужаются, подступая все ближе и ближе к нему.

— Старик разговаривал с тобой о чем-нибудь прошлой ночью? — наконец спросил он Сашу, когда они сидели на куче поленьев, поджидая, пока просохнет одежда.

— Я сказал ему, что мы хотим добраться до Киева, — сказал Саша. — Он же потребовал, чтобы я помог ему кое в чем до нашего ухода. Он согласен за эту помощь дать нам еду и одеяла.

Саша старался не глядеть на Петра, когда рассказывал об этом. Он все время смотрел в ту сторону, где за пределами двора начиналась серая стена леса.

Петр, тем не менее, понял, что Саша не сказал ему всей правды. Он видел явную разницу между тем непосредственным и беспокойным парнем, который был таким находчивым, сопровождая его в пути, и этим молодым человеком, который отказывался взглянуть в его сторону, когда отвечал на вопрос, и который говорил теперь спокойным, размеренным, словно отрепетированным голосом.

— Так что же он хочет заставить тебя сделать? — спросил Петр.

Саша на мгновенье замер в нерешительности и, все еще не глядя на Петра, ответил:

— Мне думается, что эта работа связана с волшебством.

Петр было фыркнул, но вовремя остановился, не желая реагировать на услышанное именно таким образом, потому что это мгновенно возводило между ними почти непроницаемую стену.

— Разумеется, ты немедленно сказал ему, что и сам являешься колдуном.

— Нет, не являюсь, — сказал Саша. — Не являюсь, во всяком случае по сравнению с ним. Поэтому я не говорил вообще ничего. Однако ты — говорил кое-что.

— Я?

— Ты сказал, что думаешь об этом как о ничего не стоящей чепухе, как о вздоре. А это отпугивает тех, кто ищет себе помощников. Ведь если бы ты был колдуном, ты никогда не стал бы выбирать себе помощника среди людей, подобных тем, кого ты сейчас являешь. Раз ты сомневаешься в чем-то, что может нарушить заклинание или что-то в этом роде, ты не добьешься успеха, если даже и будешь таким же способным, как и он.

Петр все время держал рот на замке и пытался думать точно так же, как этот молодой и легковерный малый, который преклонялся перед колдунами и домовыми и которого он всеми силами старался вытащить из этого места, даже если тот был чрезвычайно настойчив в своей собственной глупости.

«Почему, в конце концов, я должен заботиться о нем?» — стал задумываться Петр. — «Если он доволен всем этим, оставь его. Кто заставляет отвечать за дураков?"

А затем он попытался рассуждать более глубоко, опускаясь в те области сознания, где отсутствовали слова, а действовали лишь образные воспоминания, о том, как мальчик заботился о нем здесь, в этом доме, о том, как он отдавал ему свой кафтан и остатки собранного в поле зерна и не имел на его счет ни одной задней мысли, в отличие от Дмитрия, не допуская даже намека на эгоизм.

Но факт оставался фактом: с этим мальчиком было удобно. Мальчик, без гроша за душой, был, на самом деле, его другом, чего ни Дмитрий, ни остальные никогда не смогли сделать из-за черствости их сердец. Поэтому, несмотря на все свои внутренние протесты, он чувствовал в себе необходимость сделать что-то действительно полезное, пока Саша работал, до костей истирая свои пальцы.

Это было совершенно незнакомое чувство, которое он и сам не мог понять, почти так же, как он не мог, например, понять, почему он не попытался ускользнуть из этого дома сегодняшним утром, просто, забыть про все долги и уйти.