Бен Бова - Орион и завоеватель (Орион - 4)

Но, следуя за Филиппом по витой каменной лестнице, я понял, что царь вовсе не пьян. Он прихрамывал и держался рукой за каменную стену, но ступал уверенно.

Двое молодых слуг ожидали нас в спальне.

- Ужинал? - ворчливо спросил меня Филипп.

- Да, господин, - отвечал я. - Еще до пира.

- Очень хорошо. - Он отпустил слуг жестом, устало опустился на постель и улыбнулся кривой улыбкой. - Я узнаю, что думают мои ближайшие сподвижники, Орион, слушая их пьяные речи.

- Понимаю.

- Ты был у царицы.

Это было утверждение, а не вопрос. Итак, дворец, словно улей, кишел шпионами как царя, так и царицы.

- Не по своей воле, - сказал я.

Царь, ворча, склонился, чтобы стянуть сандалии. Я решил помочь ему, но Филипп только отмахнулся.

- Я не настолько беспомощен, как думают люди, - пробормотал он. И посмотрел на меня. - Она умеет погружать человека в транс... с помощью своих проклятых змей.

Я молчал.

- Ведьма она, истинно ведьма. И почему я не утопил ее вместо того, чтобы на ней жениться?

- Она родила тебе превосходного сына.

- Пусть так, но теперь она отравляет его ум, восстанавливает против меня.

- Она намеревается убить тебя, - выпалил я.

Как ни странно, царь расхохотался:

- Все собирается, не надоело? В самом деле?

- Да, - отвечал я.

- Она начала мечтать об этом сразу после рождения Александра... и все выжидала подходящего момента.

- По-моему, она вот-вот перейдет к делу.

Царь долго не отвечал, лампа у постели бросала колеблющийся свет на его лицо. Потом Филипп качнул головой:

- Рано. Мальчик еще слишком молод. Его могут и не избрать царем. Сейчас по крайней мере.

- Ты уверен?

Филипп вытер бороду тыльной стороной ладони и, сгорбившись, буркнул:

- Орион, я прожил под угрозой убийства всю жизнь. Я окружил себя надежными людьми и стараюсь сохранить их верность. Я часто меняю телохранителей, чтобы она их не околдовала.

Я чуть отодвинулся от него.

- Итак, я больше не гожусь тебе?

Царь кивнул:

- Да. Увы, ты более не можешь служить телохранителем. Я собираюсь выслать тебя из дворца.

- Но я хочу защитить тебя, царь.

Филипп скептически приподнял бровь:

- Я не сомневаюсь в этом, но рано или поздно она заставит тебя пойти на предательство.

Я знал, что он прав, и не стал возражать ему.

- Но я по-прежнему ценю тебя, Орион. И приготовил для тебя важное дело.

- А именно?

- Я отсылаю персидского посла, того самого, с непроизносимым именем...

- Свертакету, - подсказал я.

- Да, того самого, которого ты выкрал у Демосфена. Он повезет мое послание к Царю Царей. А ты будешь охранять его в пути.

- Я был бы полезнее здесь, когда тебе понадобится моя помощь, - сказал я.

- Не рассчитывай на это.

Я чуть склонил голову в знак согласия.

- Если хочешь знать, я посылаю тебя к Царю Царей с предложением мира.

- Я так и думал.

- Я хочу убедить его, что не имею намерений нападать на персов. И предлагаю выдать женщину из моей семьи замуж за кого-нибудь из его родственников. Я хочу мира.

И, не давая мне возможности сказать что-нибудь, продолжил:

- Но царь не всегда может добиться желаемого. Я создал сильное войско и не хочу, чтобы оно проржавело и рассыпалось в пыль на моих глазах или превратилось в оружие, прибегнув к которому мои полководцы станут злоумышлять друг против друга.

- Тогда чего же ты хочешь?

- Я хочу, чтобы Царь Царей понял: острова в Эгейском море принадлежат грекам, а не персам. Лесбос, Самос и прочие острова были заселены греками еще столетие назад. И они должны избавиться от власти персов, как и города Ионийского побережья. Милет и Эфес - греческие города, и они должны быть независимы, как Афины и Коринф.

- Но согласится ли на это Царь Царей?

Филипп мрачно улыбнулся:

- Без боя не согласится, я в этом уверен. Но я хочу, чтобы войну начал он. Тогда греческие города поддержат нас. Они не посмеют брать персидское золото, чтобы воевать против нас.

- Ты сказал, что хочешь мира.

- Я хочу его!

- Но ты ставишь условия, которые ведут к войне.

Он поскреб в бороде.

- Неужели тебе кажется странным, что война может вести к миру?

- Это не более странно, чем та гроза, после которой светит солнце.

Царь приподнял черные брови.

- Выходит, Аристотель уже превратил тебя в философа?

- Едва ли.

- Ну тогда слушай. Мы победили Афины и их союзников. На время они притихли, ждут объявления моей воли и удивляются тому, что мое войско не вошло в город.

- Да, это верно.

- И если Царь Царей откажется предоставить свободу греческим городам и островам, если он вышлет войско в Ионию и флот на Лесбос, не кажется ли тебе, что афиняне, да и вообще все греки, обитающие по эту сторону Эгейского моря, будут искать защиты именно у нас?

Я начинал понимать его.

Царь усмехнулся:

- Вижу, ты понял. Толкая Царя Царей к войне, я обеспечиваю преданность Афин, Фив и всех прочих.

- На какое-то время.

- Может быть, и надолго.

- А как быть с Александром? - спросил я. - Несколькими городами он не удовлетворится. Он мечтает покорить все Персидское царство. А потом идти еще дальше.

Улыбка исчезла с лица Филиппа.

- Мой пылкий сын скоро поймет, что человек не часто обретает желаемое.

Я посмотрел на его заросшее бородой лицо.

- А чего хочешь ты? - спросил я. - Или иначе: к чему ты стремишься? Не как царь, но просто как Филипп, сын Аминта. Что влечет твое сердце?

Филипп не отвечал долгое время, глубоко погрузившись в размышления. Должно быть, в этот миг царь осознал, что мысли его столько лет определялись нуждами царства и войска, что он забыл свои собственные желания.

Наконец он ответил:

- Я хочу, чтобы они уважали меня... афинские умники и благовоспитанные краснобаи, жители Фив и других древних городов. Властолюбивые демагоги, так и не сумевшие мирно объединить греков. Я знаю, что они обзывают меня варваром, дикарем, кровожадным псом, но хочу, чтобы они уважали меня; мою силу, власть и мягкость в обращении с ними.

Глубоко вздохнув, царь продолжил:

- А еще я хочу, чтобы она считалась со мной. Да, я знаю, она лишь изображала любовь, чтобы родить сына, который когда-нибудь станет царем. Хорошо, он будет царем! Но только потому, что я вымостил ему путь. Олимпиада по-прежнему считает меня табунщиком и конокрадом, говорит, что от меня всегда воняет конюшней, а мои поступки и мысли подобают лишь дикому горцу.

Филипп махнул покрытой шрамами рукой:

- Я выстроил этот город для нее, Орион. Я сплавил свой народ воедино, сделал его могущественным - ради нее. Но для нее Македония - лишь колесница, которой будет править ее сын. Теперь ты понимаешь, что я сделал и чего хочу: уважения. Пусть не любят... даже она, но уважать должны.

- Ты заслуживаешь высшего уважения, царь.

Встав у постели, Филипп поднял руки над головой и выкрикнул: