Дуглас Брайан - Песня снегов

Синфьотли сделал еще несколько шагов. Он понимал, что чудовище нарочно заманивает его подальше в темноту, где человек потеряет все преимущества перед зверем (если они и были). Но больше поддаваться страху он не мог и не хотел.

- Я не боюсь тебя, - пробормотал он. Но он боялся. Страх опутал темнее помещение так, словно там была натянута клейкая паутина. Куда ни ступишь - обязательно наткнешься на липнущую к телу нить.

Волчица отступила еще дальше и приготовилась к прыжку. Сейчас для нее ни что не имело значения: ни ее детская привязанность к человеку, которого она считала своим отцом до тех пор, покуда голос крови не стал ей внятен; ни ранимость юной глухой девушки, в теле которой обитал дикий дух Младшего Бога. Она видела только одно: ее законная добыча, человек, привычно пахнущий страхом, взбунтовался и пытается вступить в единоборство. Она подумала о том, как зубы вонзаются в живую плоту и затрепетала, предвкушая наслаждение. Добыча цеплялась за бесполезную холодную сталь, точно утопающий за протянутое ему с лодки весло, и хищница весело оскалилась: сталь не поможет человеку против оборотня. Ни на мгновение волчица не задумывалась над тем, кто стоит сейчас перед ней в темноте конюшни. Ей не было дела до имени этой трепещущей плоти. Она хотела одного: уничтожить, раздавить жалкий человеческий дух, а потом восторжествовать над сладким человеческим мясом.

И вдруг человек громко вскрикнул и бросился в атаку. Только одно имя могло заставить Синфьотли преодолеть почти сверхъестественный ужас, сковавший его точно цепями. Это было имя его дочери, и он выкрикнул его в лицо оборотню, точно боевой клич.

И столько силы было в этом выкрике, столько боли, страха и нежности вложил в это короткое слово Синфьотли, что волчица услышала его - не слухом, ибо и в волчьем теле Соль была глуха, - но тем внутренним "ухом", которое позволяло ей слышать призывы Сигмунда. Никогда прежде она не слышала Синфьотли. И поскольку братья действительно были очень похожи между собой, ей на мгновение показалось, что ее окликает Тот-Кто-Сильнее, ее повелитель, ее отец.

Она отпрянула и застыла в растерянности. А человек бросился вперед и еще раз повторил, с отчаянием и решимостью, как будто черпал в этом коротком слове поддержку:

- Соль!

Она сжалась. И в этот миг в воздухе просвистел меч. Синфьотли метнул его, как кинжал, заранее зная, насколько это опасно в том случае, если он промахнется. Но он не промахнулся. Волчица, все еще пребывавшая в нерешительности, замешкалась, вглядываясь в приближающегося к ней человека, и меч пригвоздил ее к доскам пола.

Она пронзительно завизжала. У Синфьотли заложило в ушах от этого нестерпимого звука. Извиваясь, хищница стала дергаться, пытаясь вырваться на волю. Недоумение, ужас, боль предательства бились в ней, точно плененные птицы. Как же так? Ведь это он, ее отец, ведь это тот, кто влил в ее жилы отравленную кровь богов. За что он казнит ее? Не он ли научил ее сладости убийства? Не он ли сам показал ей, сколь жалки люди и сколь сильны на земле дети Младших Богов, отвергнутые людьми и не принятые Старшими Богами?

Не помня себя, Синфьотли занес над поверженным зверем остро отточенный кол и с силой вонзил его в задравшийся к нему беззащитный белый живот. В отличие от несчастного Гунастра, распоровшего брюхо волку-Сигмунду, у Синфьотли не было ощущения, будто оружие входит в солому. Затрещали ткани живой плоти, и в лицо Синфьотли брызнула горячая кровь. Волчица пронзительно закричала срывающимся женским голосом. На ее пасти запузырилась кровавая пена. Она стала биться об пол своим сильным гибким телом. Синфьотли отшатнулся, стирая кровь с лица. Лапы с острыми когтями скребли пол, оставляя в нем глубокие борозды. Крики умирающей становились все тише. Странный глухой голос произнес в темноте конюшни:

- Господин...

Синфьотли затрясся. С этим словом к нему могла обратиться только она, проклятая ведьма. Хильда всегда считала своим господином Синфьотли, потому что именно он привел ее в дом и отдал в услужение своей матери. Будь сейчас у Синфьотли в руках второй кол, он бы и его вонзил ей в сердце в ответ на это обращение.

Тряхнув головой, он провел ладонью по глазам и моргнул несколько раз. В полумраке на полу конюшни лежала, раскинув руки и подогнув под себя ноги, женщина. Ее длинные светлые волосы разметались по грязному полу. Густая прядь плавала в луже темной крови; через секунду волосы намокли, отяжелели и опустились. Из ее живота торчал деревянный кол, загнанный в тело безжалостно и грубо. Увидев это, Синфьотли невольно содрогнулся.

Превозмогая отвращение, он резким движением выдернул кол.. Тело обмякло. Женщина вздохнула в последний раз, выплеснув из зияющей раны слабенький фонтанчик крови, и затихла. Синфьотли схватил ее за ноги и поволок вон из конюшни. Ногой оттолкнул притворившуюся было дверь и швырнул тело убитой на снег.

Она упала, глухо стукнувшись головой о порог. Красная прядь легла на ее лицо, залепив широко раскрытый рот. Синфьотли смотрел на нее не отрываясь.

- Я убил тебя, - сказал он наконец. - Больше ты не будешь тревожить покой моей дочери.

Ему казалось, что сознание у него мутится. Но это длилось лишь миг. Затем он снова выпрямился, чувствуя себя сильным, отважным воином, который знает, чего он хочет.

И все же что-то было не так. Как будто он нарушил чью-то волю или ослушался, и теперь последует наказание.

Глупости! Синфьотли сердито передернул плечами. Ему нет дела до чьей-то воли, чья бы она ни была. И о каком "наказании" может идти речь? Разве ему нужно перед кем-то отчитываться?

Склонившись, он хозяйским движением убрал волосы с лица колдуньи. Он ожидал увидеть мелкие черты Хильды и не сразу понял, кого убил, настолько был ошеломлен тем, что перед ним _н_е_ Хильда. Осознать это было еще труднее, чем понять самое страшное: на снегу с распоротым животом лежала Соль. Нагое тело, оскверненное страшной раной, было синеватым от кровопотери. Пышная грудь торчала так вызывающе, точно колола глаза. Соски посинели и сморщились. В углах искусанного распухшего рта запеклась черная пена. Подернутые белесой пеленой глаза закатились. Даже волосы, золотые волосы Соль, казались мертвыми на пушистом свежем снегу.

- Нет, - тихо сказал Синфьотли. - Нет.

Он выпрямился, вытер лицо снегом, не замечая, что кровь волчицы-Соль запачкала его с головы до ног. Потом повернулся и пошел прочь. Когда он шел по улицам Халога, шатаясь и натыкаясь на прохожих, многие принимали его за пьяного, а всезнайка Хуннар через несколько часов уже рассказывал в казарме о том, что нынче на рассвете Синфьотли убил вервольфа и сошел с ума.

18

Синфьотли остановился, точно от удара. Он не сразу понял, что наткнулся на какое-то препятствие, а поняв, бессвязно выругался и схватился за кинжал. Первым его порывом было желание распороть лоснящийся черный бок лошади, преградившей ему путь. Чьи-то ноги качнулись в меховых стременах и сжали лошадиные бока, не позволяя животному отпрянуть.