Рэй Брэдбери - Как умерла Рябушинская

- Правда... - И снова, затихая, - правда...

Кроувич встал и бесшумно прошел в угол, где стоял открытый золоченый ящик, а в нем лежало то, что шептало и разговаривало, иногда могло смеяться, а иногда - петь. Он взял ящик, поставил его перед Фабианом и подождал, когда тот вложит пальцы в тонкие гладкие пустоты, когда дрогнут маленькие губы и откроются глаза. Ему не пришлось долго ждать.

- Месяц назад пришло письмо...

- Нет...

- Месяц назад пришло письмо.

- Нет, НЕТ!

- Там было написано: "Рябушинская, родилась в 1914 году, умерла в 1934-м. Снова родилась в 1935-м". Мистер Окхэм был фокусником. Было время, он выступал в одной программе с Джоном и Душкой Уильямом. Он вспомнил, что сначала была живая женщина, а потом - появилась кукла.

- Нет, это неправда!

- Правда, - отвечал голос.

Снег падает тихо, но еще тише было сейчас в комнате. Губы Фабиана дрожали, он уставился в глухую стену, словно отыскивая в ней дверь, через которую можно убежать.

- Ради бога...

- Окхэм угрожал рассказать о нас всему свету.

Кроувич видел, как двигались губы куклы, как она трепетала, как пульсировали зрачки Фабиана, как судорога сводила его шею, пытаясь задушить этот шепот.

- Я... Я была здесь, когда явился мистер Окхэм. Лежала в своем ящике и слушала. Я все слышала и я все знаю. - Голос потух, потом снова окреп и продолжал: - Мистер Окхэм грозил сломать меня, сжечь дотла, если Джон не заплатит ему тысячу долларов. А потом послышался удар. Крик. Чья-то голова, должно быть, мистера Окхэма, ударилась об пол. Я слышала, как Джон кричал, ругался, рыдал. Я слышала тяжелое дыхание и хрип.

- Ничего ты не слышала! Ты мертвая, слепая! Ты деревяшка! - закричал Фабиан.

- Но я же слышу, - сказала она и замолкла, словно кто-то зажал ей рот.

Фабиан вскочил на ноги и теперь стоял с куклой на руке. Ее губы разомкнулись, дважды, трижды и наконец произнесли:

- Потом хрип оборвался. Я слышала, как Джон волок мистера Окхэма вниз по ступеням в подвал, где много лет назад были гримерные. Вниз, вниз, вниз, я слышала, как он уходит все дальше и дальше - вниз...

Кроувич отшатнулся, словно он смотрел кино и персонажи вдруг стали расти и сходить с экрана. Странные, чудовищные, они тянулись выше башен, грозили раздавить его. Пронзительный крик заставил его обернуться.

Он увидел оскал Фабиана, его гримасы, шепот, судорогу. Он увидел, как тот стиснул веки.

Теперь голос звучал тонко, на высокой, почти неслышной ноте.

- Я не могу так жить. Не могу... Больше у нас ничего не будет. Все и каждый будут знать. Прошлой ночью, когда ты убил его, я спала, дремала. Но я уже знала, уже понимала. Мы оба знали, оба понимали, что это наш последний день, последний час. Я могла жить рядом с твоими пороками; рядом с твоей ложью, но я не могу жить бок о бок с убийством. Отсюда нет выхода. Как я могу жить рядом с этим?..

Фабиан поднес ее к свету, что пробивался сквозь маленькое окошко. Его рука дрожала и эта дрожь передавалась кукле. Ее рот открывался и закрывался, открывался и закрывался, открывался и закрывался, снова и снова, и снова молчание.

Фабиан недоверчиво потрогал свои губы. Глаза его остекленели. Он видел, как человек, который потерялся на чужой улице, и теперь пытается вспомнить номер нужного дома, найти окно со знакомой занавеской. Он качался, глядел на стены, на Кроувича, на куклу, на свободную руку, сгибал пальцы, трогал горло, открывал рот. Он прислушался.

Далеко-далеко, за многие мили, из моря поднялась волна и упала, пенясь. Кукла двигалась беззвучно, безвольно, словно тень.

- Она умерла. Совсем умерла. Я не могу ее найти. Я пытаюсь изо всех сил, пытаюсь, но она ушла слишком далеко. Вы мне поможете? Вы поможете мне найти ее? Поможете? Ради бога, помогите мне найти ее.

Рябушинская соскользнула с его ослабевшей руки, перевернулась и беззвучно раскинулась на холодном полу; глаза - закрыты, губы - сжаты.

Фабиан даже не взглянул на нее, когда Кроувич уводил его.