Александр Белаш - Оборотни космоса

Они идут сюда иначе. Их не оберегают ни вода, ни плат, ни поцелуй Бо Арангака. Они бегут, подгоняемые палками, под выкрики конвоя:

— Ишь чего удумали! Прошение совать! Стакнулись, чтоб на наши уши галактические полицаи обвалились? а вот вам хвост от викуса! Гость дорогой сам вашу бумажонку Папе отдал, на том всё и покончилось. Живей! шевелись!

— Куда?.. зачем?!

— В Чёрное святилище! У нас радость, ночь гуманитарной помощи! Кого-нибудь уроним в кладезь... может, и тебя!

Храмовое владение невелико, но охраняется крепко. Как на подступах к энергостанциям, стража стреляет без предупреждения.

Тщательный обыск во тьме; пальцы обшаривают тела, водят детектором от головы до пят — карманный телефон, наладонник, серьги, браслеты, всё долой! Они поймут, что нынешняя ночь для них — особая, без милости и снисхождения, а древняя правда «К телу рук не простирать!» к ним не относится. Они подзабыли, как их выбирали на рынке, но сегодня вспомнят. А затем их передадут людям в чёрном, без лиц! Все знают, что означает, когда тебя берут за локти слуги бога.

«Проверяйте реакцию, — наставлял я. — Следите за лицами, за позами».

Надо высмотреть слабых духом. Затем — слабейших из слабых.

Низкие, узкие коридоры беспросветно черны, они веду; только вниз, вниз, вниз. Конвой подгоняет, не давая ни сориентироваться, ни подумать. Бег вслепую, каждый миг боясь споткнуться и упасть, а впереди гулкие, частые удары барабана, возвещающие: «Близится последний час!»

Впереди — свет, кровавый и тяжёлый. Никогда не приходилось мерить жизнь шагами? осталось шестнадцать... восемь... надо успеть вспомнить всё хорошее, да что-то память барахлит... Ноль!

Врата, льющаяся на глаза вода, вылезшие из стен фигуры слуг — это ничего, это вступление. Здесь, где дальше некуда, мой пыл меняет знак на минус. Все врата пройдены, впереди круг пустоты, зев истребления. Всесильный не охотится за нами! мы сами валим к нему толпами и как песок сыплемся в бездну, которая не наполняется. От неё не увернёшься. И пока я по эту сторону, чёрный круг меня здорово волнует. Так волнует, что руки дрожат. Меня бесит, что я не могу понять — полый он или жидкий? В нём ни лучика света; глаза болят, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь в ровной черноте, где нет размеров, нет глубины, прямо-таки ничего нет! От этой неприступности начинает трясти. Появляется дикое, сперва смешное, а потом всё более жгучее желание потрогать издевательскую, непроницаемую пустоту. Или хотя бы подползти к краю и позвать. Нет, я вовсе не хочу, чтобы мне кто-то ответил! просто почуять, оценить по эху, велика ли пропасть...

Велика ли смерть? большая она или маленькая? как успеть разглядеть её, когда явится? залюбоваться или обмереть — неважно, но я должен знать, проглотит она меня равнодушно или заметит, что кто-то в неё провалился, какой-то живой человек с лицом, с именем?

Я выкликал. Не здесь. Это было давно. Не люблю вспоминать. Наверх я выбрался другим. Всесильный научил, как жить. Меня ломало. Хуже всего далось убийство; потом стало легче, но первый убитый иногда снится. Он является мне по-всякому. То скажет: «Я выжил, я прятался», то начинает рассказывать всякую чушь, словно мы друзья, то возится в соседней комнате, скребётся в дверь — я не вижу, но знаю: это он, и вовсе не живой. Противно. Надо войти и добить, искромсать его кинжалом, а я не могу. Кажется, открою дверь, а там...

...вот этот зал, и он, стоя на краю бездны, делает мне знак: «Пойдём, пора. Хозяин ждёт».

Тень сна срывается с глаз, как повязка, — да, я нахожусь в зале.

Здесь всё иначе, всё по-другому — и звук, и свет. Я повязан, омыт, я принадлежу Учителю, таящемуся в кладезе. Никто не скажет, что я плохой ученик.

Невысокий, но обширный зал под сводом цвета угля озаряют скрытые светильники; здесь всё алое и чёрное, иного цвета нет. По кругу в стенах багровеют ниши, где стоят слуги жрецов, вдоль стен тянется ровная площадка, а в центре покатого пола зияет кладезь. Над краем обрывается платформа без перил, напротив возвышается кафедра. Торчащие друг против друга, они обозначают два пути — падение и взлёт.

Тем немногим, кто призван сюда, отведены две ниши на черте, идущей под прямым углом к линии кафедры и платформы. Я — в открытой нише. Выемку напротив отделяет силовой барьер, обозначенный контрольными лучами, похожими на светящиеся прутья решётки.

Вот они! Их вталкивают одного за другим. Они рыскают глазами, взгляды беспомощные и затравленные. Только эйджи. Ни слишком молодых, ни пожилых. Одеты беспорядочно, в нарядах попадаются части полётной формы — тонкие палевые, серо-синие или перламутрово-серые брюки с узкими тёмными или серебряными лампасами, лёгкие куртки со стоячими воротниками, с множеством пристяжных лямок и карманов...

Оказавшись в закрытой со всех сторон нише, они судорожно оглядываются, переговариваются шёпотом, стараясь держаться ближе к стенам и друг к другу, но в нише нет ни тени, ни углов, где можно спрятаться в надежде, что тебя не заметят. Как свины или кролы, которых живьём предназначили псям.

Обычно чужакам хватает одного захода, чтоб нанюхаться духа Чёрного святилища. Даже в Эрке вздрагивают, когда слышат о нём. Наша детвора вникает сызмала — есть алтарь Звезды, в начале рейда там гадают об удаче, а в конце благодарят Всесильного. Дары всегда одинаковы, разница лишь в числе и качестве. Толков и слухов об этом — не счесть! Перед удальцами мужичьё расступается, но появись отряд чёрных слуг — всех как пылесосом в норы втянет. Кого чёрные уводят, тот не возвращается. Бывает, слуги приносят обратно скелет для погребения в костнице.

Вот бы послушать, что бормочут эйджи в нише. Всем сделали намёк на то, чем может кончиться прогулка. Йо, как их давит! вон, одна стучит кулаками в стену, только что головой не бьётся. Мается. Другой снуёт из стороны в сторону, руки напряжены, скалит пасть; руганью душу отводит. Третий обхватил голову, зажмурился, раскачивается и, похоже, воет. Четвертый на коленях, рукой тычет в лоб, в живот и от плеча к плечу, потом поклон; губы что-то постоянно проговаривают. Ага, этого можно исключить из списка на допрос — того, кто закинул якорь в облака, не прошибёшь. Кто-то сидит, уныло свесив голову, другой тормошит его...

А вот эта не труслива, выходит почти к самым лучам — молодая эйджа в грубой вязаной кофте поверх кирпичного полётного комбеза, в раздолбанных спортивных туфлях. Причёска гладкая, узел на затылке сколот деревянной шпилькой, а на лоб свисает высветленная чёлка. Лицо словно холодом стянуто, широкие глаза застыли — смотрит в кладезь.

Тоже вычисляешь, как он тебя встретит? Не догадаешься, не надейся — человечьего ума не хватит. Я и сам теряюсь.