Юрий Брайдер - Особый отдел и око дьявола

Зато возчик, наоборот, подниматься не спешил. Поборов желание закатить ему крепкую оплеуху, Цимбаларь внимательно наблюдал, как человеческое лицо, поначалу бессмысленное, точно лошадиная морда, постепенно приобретает осознанное выражение: сперва полнейшее недоумение, потом растерянность и напоследок — страх перед неминуемой карой.

Сбегав за валенками, столь же незаменимыми здесь, как и шляпа в тропиках, Цимбаларь вкрадчивым тоном поинтересовался:

— Ты зачем, гад, меня убить хотел? Кто тебя надоумил? Отвечай, пока хрюкало не начистили!

— А чего ты по дороге шляешься! — огрызнулся возчик. — Понаехали и шляются...

— Прикажешь по заборам бегать? Ах ты, мурло сиволапое! — Цимбаларь замахнулся, но больше для вида.

Возчик — широколицый бородатый мужик, судя по всему, отличавшийся прежде самым покладистым нравом, — забормотал что-то в своё оправдание.

— Конь понёс... Не совладал я с ним... Первый раз со мной такое...

— Врёшь! Видел я, как ты коня нахлеёстывал да на меня поворачивал. С чего бы это? Может, ты почувствовал ко мне внезапную неосознанную ненависть? — Схватив возчика за грудки, Цимбаларь приблизил его лицо к своему. — Признавайся!

— Ага... Нет... Прости меня... Морду набей, но прости. У меня детки малые. Не сироти их... Одурел я. Помутнение нашло. Глаза багровым туманом заволокло.

— Багровым туманом, говоришь? — Цимбаларь ещё раз встряхнул возчика. — И сколько всего людей ты убил в состоянии помутнения? Ну?

— Побойся бога! Я пальцем никого не тронул. Курицу боюсь зарубить.

Цимбаларь рывком поставил возчика на ноги — тот сразу захромал — и потащил к жеребцу, остановившемуся метрах в пятидесяти от этого места. При приближении людей он вздрогнул всей своей просторной, лоснящейся шкурой и испуганно фыркнул, словно ожидая взбучки.

Возчик уже схватил было деревянную стойку, отвалившуюся от саней, но Цимбаларь перехватил его руку.

— Не трожь скотину! Она тут ни сном ни духом не виновата. А с тобой на опорном пункте разбираться будем...

Людочка и Кондаков явились на опорный пункт по первому зову Цимбаларя, но добиться от возчика чего-нибудь путного не удалось даже совместными усилиями.

Хуже того, мало-помалу его показания становились всё более путаными и невнятными. События, связанные с так называемым помутнением, улетучивались из памяти ещё быстрее, чем страх перед неотвратимым возмездием. Напоследок он вообще стал доказывать, что ехал практически шагом, а оборзевший участковый сам бросился коню под копыта.

Вдобавок ко всему возле опорного пункта собрались родственники возчика, настроенные весьма агрессивно. В конце концов его пришлось отпустить к малым деткам, на деле оказавшимися плечистыми парнями призывного возраста.

Когда оперативники остались одни, Кондаков резюмировал:

— Дело тёмное. Молодой конь и в самом деле мог понести. Прямых доказательств вины возчика у нас нет. Но в список потенциальных убийц его следует занести под первым номером.

— Кто говорил: от шести до десяти месяцев? — Цимбаларь покосился на Людочку. — А меня через пять недель едва не прикончили.

— Три роковых видения подряд взбудоражили всю Чарусу, — сказала девушка. — Но если мы не допустим новых видений, страсти понемногу улягутся.

Постепенно у них завязался чисто профессиональный разговор, малопонятный непосвящённым. Короче, до Зинки Почечуевой Цимбаларь добрался только к полудню.

— Что это за шум утром случился? — поинтересовалась она, валяясь на диване с книжкой в руках. — Кони ржали, люди причитали, участковый орал во всё горло...

— Могла бы ради такого случая и на улицу выйти. — сказал Цимбаларь.

— Я голову только что вымыла, — сказала Зинка, откладывая в сторону книгу. — Разве нормальный человек сунется на улицу с мокрой головой?

— Не пойму я последнее время, кто у вас здесь нормальный, а кто нет, — Цимбаларь для вящей убедительности тяжко вздохнул.

— Спрашивай у меня, — Зинка с важным видом надула щёки. — Кого хошь тебе охарактеризую.

— А сама ты как? — участливо осведомился Цимбаларь. — На головку не жалуешься?

— С тех пор как применяю шампунь «Тимоти», — никогда!

— Завидую, — Цимбаларь пригорюнился. — Совсем замучился. Днём видения, ночью кошмары.

— Спать одному вредно для психики, — со знанием дела заметила Зинка.

— Наверное... Слушай, а ведь ты мне сегодня приснилась! — Цимбаларь с радостным видом хлопнул себя по лбу. — Будто бы приходила в гости, но чего-то застеснялась, сунула под дверь письмо и убежала... Твоё? — Он издали показал бумажный треугольник.

— Предпочитаю объясняться лично, — ответила Зинка. — Переписка не мой стиль.

— Странно... — Цимбаларь напустил на себя глубокомысленный вид. — Многие признаки указывают на то, что это твоя работа... Письмо составлено без единой ошибки, что, согласись, для Чарусы большая редкость. Текст напечатан на пишущей машинке, которой здесь умеют пользоваться очень немногие. Причём, дабы не навлечь на себя подозрение, ты воспользовалась чужой машинкой. Содержание письма выказывает явную симпатию к вашему покорному слуге и его друзьям. А главное, такая бумага имеется лишь в твоём распоряжении. Листок вырван из общей тетради большого формата, которые ваш клуб приобрёл в магазине по безналичному расчёту... И не надо поджимать губки! Я хочу поблагодарить тебя за это письмо. Но информации в нём недостаточно. Откровенно ответь на мои вопросы, и я буду твоим вечным должником. Договорились?

По мере того как Цимбаларь говорил, лицо Зинки теряло своё дурашливое выражение. Она не только губки поджала, но и бровки насупила.

— Вот, значит, зачем ты пришёл... За откровенностью. Жилы из меня тянуть собираешься. Ладно, откровенно отвечаю на твой вопрос. Никаких писем я не писала. Ни тебе, ни кому-нибудь другому. Общие тетради ещё в прошлом году разошлись по группам художественной самодеятельности. Согласно инструкции Управления культуры, в них составляются планы работ и ведётся учёт посещаемости. Пару тетрадей я подарила знакомым, но сейчас не могу вспомнить, кому именно. Если хочешь уличить меня, предъяви более весомые улики. Я девушка грамотная и в криминалистике кое-что понимаю, — она помахала книгой, называвшейся «Задачи уголовного судопроизводства».

— Да пойми же, я не собираюсь тебя уличать! — Цимбаларю пришлось вложить в эти слова максимум убедительности. — Я пришёл к тебе за помощью.

— Кое-кто вам уже помогал, — огрызнулась Зинка. — И Ложкин, и Ширяев.

— Ты боишься за себя?

— И да, и нет.

— А яснее можно?

— Что ты мне в душу лезешь? Училку свою допрашивай! Она присягу принимала и должна перед тобой по стойке «смирно» стоять. Я пока ещё человек вольный. Могу слово сказать, а могу и к чёртовой бабушке послать.