Юрий Брайдер - Особый отдел и око дьявола

Старуха, обряженная в смертную сорочку, внезапно открыла глаза, состоявшие, казалось, из одних зрачков, и уставилась на Цимбаларя.

— Как здоровье, Парамоновна? — бодро поинтересовался он.

Старуха молчала, не сводя с участкового взгляда, в котором опять мерцал уже знакомый ему огонёк безумия.

Так продолжалось ещё минуты две, а затем она отрешённым голосом произнесла:

— Явился, антихрист... Смертью человеческой любуешься... Я-то тебя насквозь вижу... Ты моровую язву человеческой плотью питаешь, аки своего пса верного... В одной твоей руке чаша с ядом, а в другой ларец с прахом... Жаль, я тебя тогда не порешила...

Старуха стала затихать, но потом забилась, словно припадочная, и завопила:

— Готовьте гробы, ройте могилы, варите кутью! Смерть к нам пришла! Смерть в человеческом облике!.. Кропите её уксусом! Гоните животворящим крестом! Жгите железом! А-а-а...

— Иди, милок, иди, — соседка стала выпроваживать Цимбаларя за порог. — Разве не видишь — не в себе она. От горячки умишком тронулась. На себя наговаривает... Недавно в смерти четырёх человек призналась.

На следующий день Кондаков и Людочка сами пришли к нему.

— Вижу, ты совсем оклемался, — сказал Кондаков. — Хоть одна хорошая новость. А у нас дела всё хуже и хуже. Больных уже больше, чем здоровых. Кому-то лекарства помогают, а кому-то нет.

— Сочувствую, — ответил Цимбаларь. — Но помочь ничем не могу. Надо ждать.

Он сидел на краю развороченной кровати и не знал, куда деваться от взгляда Людочки.

— Помощник ты, конечно, хреновый, — согласился Кондаков. — Вашему брату лишь бы пожар раздуть, а как тушить — сразу в кусты... Но я, собственно говоря, вот по какому поводу. У больных начинается кризис. Возможно, некоторые не доживут до утра. По-моему, ты хотел с ними поговорить.

— Раньше хотел... А теперь не вижу в этом особой необходимости.

— Совесть-то небось гложет?

— Такая у неё работа... Но в содеянном я не раскаиваюсь. Кто из нас прав, покажет время.

Людочка не сказала ему ни единого слова — как пришла молчком, так и ушла.

Оставшись один, Цимбаларь залпом ополовинил бутылку самогона и стал ждать сна — единственного средства, дававшему ему хоть какое-то забвение.

Глубокой ночью в окно опорного пункта постучал старик, после смерти Борьки Ширяева выполнявший в церкви его обязанности.

— Вас батюшка к себе зовёт, — сообщил он. — Идите скорее.

Все окна в избе отца Никиты были освещены. Сам он, до неузнаваемости осунувшийся, лежал в дальней комнатёнке, наверное, служившей домашней молельней.

— Матушка, оставь нас наедине, — попросил он жену, менявшую холодные компрессы.

— Плохо вам? — Цимбаларь шарил по комнате взглядом в поисках хоть каких-нибудь лекарств. — Да ведь вы, похоже, и не лечитесь! Сейчас я пошлю за фельдшером.

— Не утруждайте себя, — сказал отец Никита. — Фельдшер мне не поможет... Единственное моё лекарство — вера, однако сейчас бесполезно и оно... Бог отвернулся от меня. Пришло время расплаты... Скажу без обиняков — вашего предшественника убил я... Но это не единственное моё прегрешение...

Чего-то такого Цимбаларь ожидал уже давно, и тем не менее признание священника ошарашило его. Хотя всё в общем-то сходилось... Парадный мундир, начищенные туфли... территория коровника, находящаяся на кратчайшем пути от опорного пункта к церкви... Вериги, появившиеся сразу после убийства.

— В тот вечер вы должны были обвенчать его с учительницей? — после некоторой паузы спросил Цимбаларь.

— Да, — отец Никита неотрывно смотрел в потолок, а не на иконы, возле которых даже лампадка не горела. — Невеста пришла в церковь заранее, а жениха я ожидал с минуты на минуту. Не знаю, почему они избрали тайное венчание... Вот тогда всё и случилось...

— Что именно? — Цимбаларь склонился над кроватью пониже.

— Мне трудно объяснить... Это жуткое чувство, когда ты вдруг теряешь власть над собой и действуешь, как бездушная марионетка... Помутнение — другого слова тут не подберёшь... Мною владело лишь одно желание — убить его, убить... Не помня себя, я выбежал из церкви и помчался навстречу жениху... По чистой случайности мы встретились возле коровника, а иначе пришлось бы душить его руками... Услужливый дьявол подал мне вилы... Дальше ничего не помню... Потом я вернулся в церковь. Окровавленный, с вилами в руках... Девочка всё поняла. Она убежала прочь и впоследствии покончила с собой, но меня почему-то не выдала...

— Смерть Черенкова была предопределена видением?

— Как будто...

— Это ваше единственное преступление?

— Если вы подразумеваете убийство — да. Гораздо страшнее то, что я был одержим бесом... Силы преисподней связывали со мной какие-то планы... А что касается убийц, их у дьявола предостаточно... Мне же предназначалась иная участь... Вам не понять, какие муки испытывает искренне верующий человек, ставший невольным пособником нечистого... Чтобы хоть как-то защититься от дьявольских соблазнов, я стал применять вериги... Но было уже поздно...

— Это вы подбросили мне письмо?

— Да... Зря вы не последовали моим советам... Хотя теперь это не имеет никакого значения. Я умираю... Болезнь послана мне в наказание за грех отступничества... Пусть бы кара обернулась искуплением...

— По-вашему, всё происходящее в Чарусе — козни дьявола?

— Для меня это действительно так... Но некоторые думают иначе...

— Куда вы дели вилы?

— Закопал в церковном подвале...

— В Чарусе есть и другие пособники дьявола? Я имею в виду равных вам по значению...

— Конечно... Выявить их не составит большого труда... Но сам дьявол непобедим... Уже завтра вы можете оказаться на его стороне, — глаза священника закрылись, и он задышал ровнее.

Матушка тихо вошла в комнату и сказала:

— Кажется, заснул. Не надо его больше тревожить.

На рассвете отец Никита скончался. В тот же день его участь разделили ещё несколько человек, в том числе и охотник, стрелявший в Кондакова.

Парамоновна, уже стоявшая одной ногой в могиле, неожиданно для всех выкарабкалась. Пошли на поправку и остальные сельчане. Страшков и Зинка Почечуева вообще не заболели. Валька Дерунова перенесла грипп на ногах.

Попрощаться с отцом Никитой явилось всего человек двадцать-тридцать. Остальные прихожане лежали в жару по печкам и постелям. О смерти своего пастыря многие из них даже не знали.

Несмотря на малочисленность похоронной процессии, гроб по традиции несли на руках. В одной из четвёрок вместе с Цимбаларем сошлись Кондаков, Страшков и заведующий мехмастерской.

Прощальную речь произнес Страшков. Смысл её, как всегда, был туманным и напыщенным.

— Коварная болезнь вырвала из наших рядов верного соратника, который благодаря своим замечательным личным качествам видел дальше и понимал больше, чем многие другие... Утрата тяжела, но я не стал бы называть её непоправимой. Поредевшие ряды сомкнутся... Провидение обязательно пошлёт нам человека, столь же достойного, как и почивший отец Никита... Именно эта надежда скрашивает глубокое горе друзей и близких.