Вадим Тарасенко - Вспомнить все

Тайванец вопросительно посмотрел на Абдульхайра. Тот вновь улыбнулся и молча своим сканером поставил электронную печать на таможенной декларации.

– Добро пожаловать во Францию, господин Цун Вао.

Глядя вслед аэродромному трейлеру, увозящему последние контейнеры, исполняющий обязанности начальника таможенной службы третьего терминала Абу Абдульхайр вынул из кармана свой мобильный телефон:

– Дядя Наджи, извините, но я сегодня немного опоздаю… Нет, нет, все нормально… До встречи.

Уже в здании аэропорта, в своем небольшом кабинете молодой араб вытащил из своего сканера крохотный чип, блокирующий работу его анализаторов и заставляющий в любом случае светиться разноцветным лампочкам.

«Эти европейцы сами помогают нам стать хозяевами на их земле, – сильные пальцы сжали электронную крохотульку, превращая ее в небольшую горсть пыли, – сами помогают нам стать хозяевами их женщин, – небрежное движение рукой, стряхивающее пыль прямо на пол, – пыль она и есть пыль».

Затем те же сильные и уверенные пальцы нажали несколько кнопок на мобильном телефоне:

– Моя беленькая азза [72], я по тебе соскучился. Жди сегодня вечером своего скакуна.

Спустя полчаса на стол министру государственной безопасности Китая легла шифротелеграмма от французского резидента: «У дяди все нормально».

Соединенные Штаты Америки. Штат Вайоминг.

Йеллоустонский национальный парк.

Борт вертолета «СН-87 Чинук»

12.20 по местному времени.

«Господи, каковы же должны быть силы, чтобы вот так разломить земную поверхность, словно яблоко?» – Борис Ковзан с восхищением смотрел из окна вертолета на проплывавший в ста метрах под ним Великий каньон, или, как его тут называют, Гранд Каньон.

Будто чьи-то гигантские, обладающие неимоверной силой руки схватили земной шар, сжали, надавили – и шарик не выдержал, треснул. Образовалась «трещинка» – триста шестьдесят метров глубиной, восемьсот шириной и двадцать километров длиной. А на ее дне, словно у незаживающей, постоянно сочащейся раны, бешено несется и пенится вода – на север, к своей великой сестре Миссури пробирается река Йеллоустон.

– Красиво? – сидящий напротив Бориса парень в дымчатых очках улыбнулся.

– Очень!

– Хотите, расскажу древнюю индейскую легенду об этом каньоне? – улыбаясь, американец смотрел то на Ковзана, то на сидящую рядом с ним Феклу.

– Конечно, хотим, Кларк! – воскликнули те хором.

– Тогда слушайте. Однажды на этой земле жило племя индейцев. И был у них молодой и красивый вождь. – Древняя легенда, рассказываемая на русском языке, с акцентом, причудливо переплеталась с гулом вертолетного двигателя, создавая необычный колорит. – Многие девушки этого племени мечтали, чтобы он их пригласил в свой вигвам. И для этого какие они для него танцевали танцы в свете вечернего костра и какие пели песни под черным звездным небом! Но ни на одну из них молодой вождь не обращал внимания. Часто вечерами, когда молодые парни и девушки веселились у костра, он в задумчивости сидел один и смотрел на желтую Луну. И вскоре племя облетела удивительная весть – молодой вождь задумал построить лестницу до неба, дотронуться до Луны и попросить ее стать его женой. И в этом деле он просил помощи племени. Собрались старейшины на совет. Долго думали они, передавая друг другу трубку раздумий, набитую душистыми травами, помогающими воспарить над повседневностью. Наконец самый старый индеец племени, последний раз затянувшись, встал и сказал: «Пусть племя помогает тебе! Пусть у вождя нашего племени будет самая красивая жена, и к нам тогда будут благословенны боги». И закипела работа. Мужчины рубили деревья, очищали с них сучья и кору. Женщины из коры делали канаты и связывали ими стволы деревьев. И лестница стала быстро расти. А вечерами, после утомительной работы, все так же разжигался костер, и молодые люди устраивали пляски, хороводили вокруг вождя, показывая луне, каков у них жених. Но безмолвно проплывала над ними Луна. Как-то шум и гам привлекли внимание бога земли. А когда он узнал, что задумали индейцы – взять для своего вождя в жены его дочь, прекрасную Луну, то просто расхохотался. И разверзлась земля от этой улыбки. И провалились в эту пропасть и лестница, и все, кто ее строил. А Луна все так же безмолвно проплывала в ночном небе.

– Мда… людей погубила улыбка бога… – тихо пробормотал русич.

– Что ты сказал? – американец наклонился к нему.

– Да так… ничего.

– Понятно, – Кларк вновь откинулся на спинку сиденья и тут же автоматически, профессиональным взглядом оглядел все вокруг.

Тридцатилетний Кларк Ларионов был из семьи выходцев из Руси. В уже далеком сейчас двадцатом веке в Америку перебрался хоккеист Ларионов. Здесь родились его дети, у тех детей родились свои дети и так далее. Словом, жизнь продолжалась, и один из корешков могучего корня homo sapiens в новых условиях прижился, стал ветвиться и утолщаться. И видно, что-то там было в генах у первого американского Ларионова, потому что во всех последующих поколениях Ларионовых обязательно был хоккеист. Не было исключением и последнее поколение хоккеиста из Руси – с десятилетнего возраста Кларк играл в хоккей. Сразу же обнаружился задиристый, драчливый характер паренька. Чуть что – припечатали к борту их форварда или, не дай бог, грубо обошлись с вратарем их команды, Кларк мгновенно сбрасывал хоккейные перчатки и с кулаками набрасывался на обидчика. А на телосложение парня Господь не поскупился. Что называется, косая сажень в плечах, мощные, мускулистые руки и ноги, кулаки – угадай, в какой руке баскетбольный мячик. Так что практически сразу у далекого потомка русича появилось резко выраженное амплуа – тафгай – хоккейный драчун, игрок, чья основная обязанность кулаками защищать своих партнеров по команде от грубой игры противника. В семнадцать лет Кларк Ларионов уже играл за юношескую сборную США. В восемнадцать – за основную сборную страны. Он выходил на лед, высокий, чем-то похожий на рыцаря – шлем, закрывающий все лицо, массивная амуниция, нарукавники, наколенники, только вместо меча клюшка. Правда, очень часто в руках Кларка клюшка превращалась в «меч», которым он «воспитывал» игроков чужих команд. Естественно, доставалось и молодому тафгаю. Сломанная ключица, два раза сломанная рука, выбитые три зуба – достойный послужной список Кларка Ларионова. А в двадцать один, играя против знаменитых «Могучих уток» из Анахайма, он сломал ногу главному «селезню» этой команды, любимцу всех Соединенных Штатов нападающему Генри Самуэлю. И напрасно Кларк и на телевидении, и в газетах доказывал, что все произошло случайно. Ему никто не поверил. И, как водится, по закону подлости это произошло накануне чемпионата мира по хоккею в Стокгольме. Американцы полетели за океан без своего ведущего форварда. И в решающем матче за «золото» проиграли сборной Объединенной Руси. И это после пяти подряд выигранных мировых первенств и двух Олимпиад. В мгновение ока Кларк Ларионов превратился в изгоя. На следующий день после поражения все ведущие американские газеты, все информационные сайты, анализируя причины проигрыша национальной сборной, как по команде, в один голос назвали главной причиной этого Ларионова. Ему вспомнили и травмы других игроков, полученные из-за него, вспомнили и его русское происхождение. «Нью-Йорк таймс» вышла с заголовком на первой полосе: «Так что дороже Кларку Ларионову – Русь или Америка?». В первой же игре после всех этих событий ему сломали правую ногу – ту же, что была сломана и у Генри Самуэля. В той потасовке за него из своих никто не заступился. Даже не помогли подняться и уехать со льда. Выйдя из больницы, Кларк уволился из команды. Его никто не останавливал. «Detroit Red Wings» [73]даже для приличия на прощание не махнула крылом.