Лион де Камп - Экзальтированный

Возле стены сидел Айра Мэтьюэн. Он держал странную конструкцию из стеклянного стержня и разнокалиберных проводов. На полу возле другой стены лежали кусочки сыра. Из тени в углу выполз таракан и шустро направился к лакомству. Мэтьюэн прицелился в него стеклянным стержнем и нажал на кнопку. Хлоп! Блеснула вспышка, и таракан исчез.

Мэтьюэн нацелил стержень на дежурного.

– Ни с места, сэр! Я Бак Роджерс, а это мой дезинтегратор!

– Эй, – слабым голосом выдавил дежурный. Может, старый хрыч и псих, но после того, что стало с тараканом... Он захлопнул дверь и вызвал на подмогу санитаров.

Но сражаться с профессором не пришлось. Он небрежно бросил аппаратик на кровать и сказал:

– Если бы меня это хоть немного волновало, то я поднял бы скандал из-за тараканов в учреждении, которое называет себя госпиталем.

– Но я уверен, что у нас нет ни единого таракана, – запротестовал санитар.

– В таком случае как вы назовете вот это? – мрачно вопросил Мэтьюэн, указав на бренные останки одной из своих жертв.

– Должно быть, их привлек с улицы запах сыра. Ф-фу! Джадсон, подметите пол. А что ЭТО такое, профессор? – Он взял в руки стеклянный стержень с прикрепленной к нему батарейкой от фонарика.

Мэтьюэн небрежно махнул рукой.

– Ничего особенного. Просто одно устройство, которое я изобрел. Если поместить чистое оптическое стекло в электромагнитное поле нужной интенсивности, то можно весьма сильно увеличить коэффициент преломления стекла. В результате проходящий по стержню свет замедляется настолько, что ему требуются недели, чтобы дойти до другого конца. Уловленный таким образом свет можно высвободить, создав вблизи стекла искру. Поэтому я просто кладу стержень на полдня на подоконник, чтобы он впитывал солнечный свет, и высвобождаю часть его, делая искру при помощи этой кнопки. Тем самым за очень малую долю секунды из переднего конца стержня вырывается световая энергия, накопленная за час. Естественно, когда луч встречает непрозрачную преграду, он поднимает ее температуру. Вот я и развлекался, заманивал сюда тараканов, а потом взрывал их. Можете это забрать, заряд полностью истощился.

Санитар нахмурился.

– Это опасное оружие. Мы не можем позволить вам так развлекаться.

– Да неужели? Мне, вообще-то, все равно, но учтите, что я остаюсь здесь только потому, что меня тут обслуживают. А выйти отсюда я смогу в любое время, как только захочу.

– Не сможете, профессор. Вы под постоянным наблюдением.

– Верно, сынок. И все же я смогу выбраться отсюда, когда мне захочется. Просто мне все равно, хочу я этого, или нет.

И Мэтьюэн принялся крутить ручку настройки стоявшего у кровати радиоприемника, не обращая на санитаров никакого внимания.

Ровно двенадцать часов спустя, в десять утра, палату Айры Мэтьюэна обнаружили пустой. Единственным намеком на разгадку его исчезновения оказался распотрошенный радиоприемник. Лампы, провода и конденсаторы небрежными кучками валялись на полу.

Полицейские машины Нью-Хевена получили приказ разыскать высокого худого человека с седыми волосами и козлиной бородкой, возможно вооруженного лучами смерти, дезинтеграторами и прочими реальными или вымышленными видами оружия.

Несколько часов полиция со включенными сиренами прочесывала город. Наконец смертельно опасный маньяк был обнаружен с газетой в руках на скамейке в скверике в трех кварталах от госпиталя. Он улыбнулся полисменам, даже не пытаясь сопротивляться, и взглянул на часы.

– Три часа сорок восемь минут. Неплохо, ребята, совсем неплохо, особенно если учесть, как тщательно я прятался.

Один из полицейских заметил, что карман профессора оттопыривается. В нем оказался еще один аппаратик, состоящий из мешанины проводов. Мэтьюэн пожал плечами.

– Мой гиперболический соленоид. Дает коническое магнитное поле и позволяет управлять железными предметами на расстоянии. Я вскрыл им замок двери перед лифтом.

Когда около четырех часов Брюс Инглхарт появился в госпитале, ему сказали, что Мэтьюэн спит. Брюс настолько удачно поднял скандал, что вскоре узнал, что Мэтьюэн проснулся и через несколько минут он сможет к нему пройти. Войдя в палату, он увидел облаченного в халат профессора.

– Привет, Брюс, – сказал Мэтьюэн. – Они завернули меня в мокрую простыню как египетскую мумию. Знаешь, я чуть не уснул, потому что здорово расслабился. Я сказал им, пусть делают со мной все, что им нравится. Кажется, мой побег их разозлил.

Инглхарт немного смутился.

– Да ты не волнуйся, – продолжил Мэтьюэн, – я никакой не сумасшедший. Просто я понял, что ничто на свете не имеет значения, включая всякие там пожертвования. А здесь я просто весело провожу время. Вот посмотришь, какой поднимется переполох, когда я снова удеру.

– Но разве вас не волнует будущее? – спросил Инглхарт. – Ведь вас могут перевести в Миддлтон, в обитую войлоком палату...

Мэтьюэн небрежно махнул рукой.

– А мне все равно. Я и там смогу развлечься.

– А что станет с Джонни, с пожертвованием Далримпла?

– Чихать я на них хотел.

В этот момент приоткрылась дверь и в палату заглянул санитар, дабы убедиться, что непредсказуемый пациент на месте. В госпитале не хватало служителей, и за профессором не могли установить постоянное наблюдение.

– Я вовсе не говорю, что не люблю Джонни, – сказал Мэтьюэн. – Но когда к тебе приходит реальное чувство пропорции, как это случилось со мной, то начинаешь понимать, что человечество – всего лишь пленочка плесени на поверхности слепленного из грязи шара, и что никакие усилия, за исключением питания, крыши над головой и развлечений, не стоят потраченной на них энергии. Первые два пункта мне пожелали обеспечить власти штата Коннектикут, а мне остается позаботиться о третьем. Что у тебя там такое?

Они правы, подумал Инглхарт, он стал научным гением с безответственностью ребенка. Повернувшись спиной к двери, репортер вынул из кармана семейную реликвию: большую плоскую серебряную фляжку, верно послужившую еще во времена знаменитого сухого закона. Она досталась ему в наследство от тети Марты, а сам он собирался завещать ее музею.

– Абрикосовое бренди, – прошептал он. Джонни проконсультировал его о вкусах Мэтьюэна.

– Ну вот, Брюс, это уже нечто осмысленное. Неужели ты не мог произнести этого раньше, а не взывать понапрасну к моему чувству долга?

Фляжка была пуста. Айра Мэтьюэн откинулся на спинку стула и вытер со лба холодный пот.

– Не могу поверить, – пробормотал он. – Не могу поверить, что я был таким, как ты сказал. О, боже, что же я натворил!

– Много чего, – сказал Инглхарт.

Мэтьюэн вовсе не был похож на пьяного. Напротив, он был полон тех угрызений совести, на которые способен только трезвый человек.