Ник Саган - Рожденные в раю

– Отпусти ее, Бриджит, – велю я ей, она обещает отпустить, но не ослабляет захвата.

Ты понимаешь, что она пытается хитрить: хочет задержать тебя, пока не прибудет подкрепление. Кто бы сомневался – к нам ковыляет на костылях Слаун.

Что есть мочи она орет: «Сюда!»

Тебе необходимо убедить Бриджит, что ты сожжешь ее живьем, даже если тебе придется при этом обжечь Пенни. Ты смотришь на нее холодным стеклянным взглядом и подносишь огонь к их лицам на расстояние дюйма.

– Ты сумасшедший, – задыхаясь, говорит Бриджит.

Она отпускает твою возлюбленную и отходит, а ты держишь «Генезис» наготове, чтобы не подпустить ее снова.

– А я не замечал, – отвечаю я.

Твоя зажигалка уже плюется, потому что ты забыл ее заправить.

Краем глаза я вижу, что Пенни бросается на приближающуюся Слаун, пытается вырвать у нее костыль, потом резко отпускает, и Слаун падает. К тому времени как «Генезис» гаснет, Пенни бьет Бриджит костылем по голове. Прикрывая голову и изумленно вздыхая, Бриджит с грохотом падает на колени. Ты утаскиваешь своего ангела, прежде чем она еще раз успевает опустить костыль на голову противника. И это лучшее, что ты делаешь за сегодня!

Следующая остановка – свобода.

Я нахожу Деуса, когда он вылетает из дверей за руку с одной из девочек – Пенни, юные любовники со всех ног несутся к велосипедам. Не успеваю я подумать, что их, по всей видимости, сосватал сам черт, как слышу панический вопль Слаун: «Помогите!»

Она обнимает Бриджит, которая лежит на полу, от боли обхватив голову руками. Ее зрачки движутся под закрытыми веками, должно быть, у нее черепно-мозговая травма. Я не могу оставить их одних, мне нужно поддержать ее до прихода помощи.

Сигнал вызова, я принимаю звонок, думая, что это Вашти или Шампань. Это Исаак. Я начинаю успокаивать его. От взрыва никто не пострадал, Бриджит получила травму, но мы спасем ее. Он не об этом. У него в глазах слезы, и я понимаю.

– Мутазз, – говорит он. – Пришло время.

Я победно потрясаю кулаком в воздухе – мы покидаем Нимфенбург, едем на природу. Завершена важная миссия, и, если учесть все обстоятельства, она прошла как по волшебству. Ты даже немного огорчился, что тебя не заковали. Ты столько времени учился расплавлять наручники зажигалкой, зажатой в ладони за спиной. Этот фокус достоин самого Ван Канегхема, который перегудинил самого Гуддини, но сильно огорчаться не стоит, ведь ты имел бы глупый вид, если бы у тебя не получилось.

Не важно, с наручниками или без, все равно победитель ты.

Ты несешься на велосипеде вниз по холму рядом с ней, ты отпускаешь педали, ты смеешься и говоришь обо всем, что приходит в голову. Она продолжает рассказывать тебе о себе, ты давно уже знаешь все это. Например, она говорит, что у нее имя из песенки. Тут она ошибается, ты знаешь эту песню, там поется «Играй мелодию», а не «Играй, Пенелопа». Но ты не хочешь ее огорчать и ничего не говоришь. Ей так много пришлось пережить.

– Интересно, есть хоть что-нибудь, чего ты про меня не знаешь? – спрашивает она.

– Да, очень многое.

Ты довольно ухмыляешься, на самом деле тебе пришлось столько узнать про стольких людей, к тому же за очень короткий срок, что в голове у тебя настоящая каша. Тогда она принимается выдумывать каверзные вопросы, чтобы проверить, что ты знаешь, ты отвечаешь на три из пяти. Ты не знаешь ее счастливое число, но что особенно прискорбно, не знаешь ее день рождения. Ты-то думал, что в январе, а оказалось, что нет, приходится извиняться.

– Наверное, памятью я пошел в отца, – объясняешь ты, она смеется и говорит, что все это чепуха.

– Ну что такое мой дурацкий день рождения по сравнению с сегодняшним днем? Днем, когда ты освободил меня, первым днем с тобой?

– Мы можем теперь отмечать каждый день, проведенный вместе, – отвечаю я.

Она улыбается, ее улыбка словно лучик солнца. Она жмет на тормоз, чтобы объехать груду скелетов, загородившую дорогу. Просто удивительно, до чего мы бесстрашные. Если бы трупы были свежие, наверное, было бы страшновато, но эти люди умерли задолго до того, как мы оба родились. Запах смерти давно выветрился, теперь они не страшнее, чем скелет в классе биологии или в траншее при раскопках. На скелетах рваная одежда. Синтетика сохранилась, а бедолаги, носившие натуральные ткани, лежат теперь голыми, их одежда давно истлела. Лоскутки треплет ветерок, словно скелеты приветствуют вас, помахивая флажками.

Преодолев препятствие, Пенни оглядывается через плечо, едешь ли ты за ней. Ничего особенного, но ты понимаешь, что она слегка нервничает.

– Теперь нас могут спасти только мозги, – улыбаешься ты. – Нам нужно перехитрить их и перегнать.

– А может, перестрелять?

Ты смеешься и говоришь, что до этого вряд ли дойдет дело. Возможно, они даже не захотят за вами гоняться.

– Надеюсь, ты прав, – говорит она неуверенно. – Думаешь, они еще помнят, что такое любить?

Когда прошел первоначальный шок, и меня оставило ощущение, что происходящее – омерзительный фарс, я обнаружил, что разговаривать с Симоной очень интересно. Ее воспоминания были такими же обрывочными, как мои. Я поступил очень недальновидно, стерев нашего учителя Маэстро, пропали многие ее школьные воспоминания. Однако кое-что мы все-таки помним, и благодаря этому мы снова почувствовали себя как в старые времена. Пандора добавила ей память о происходившем с нами после выхода из ГВР: ее восприятие реального мира, наш поцелуй, передозировку лекарств. Да, она поддельная, но она очень мало отличается от той девочки, которую я помнил, и я в состоянии не обращать внимания на эту разницу. Мы разговаривали с ней несколько часов, так много нужно было нам обсудить.

Мы разговаривали, и в глубине души я опять и опять вспоминал о Пандоре. Она потратила столько сил и времени на то, чтобы воссоздать женщину, которая никогда не была ее подругой, она была ее соперницей. Она вернула Симону, надеясь помочь мне. Смерть Симоны была самой тяжелой моей потерей. Теперь, когда она родилась заново, может быть, я снова смогу жить. Может быть, мне станет интересно работать с Пандорой и ее друзьями, захочется вместе с ними преображать этот мир.

Этого не случилось. Даже поговорив с Симоной, я не захотел примириться ни с Исааком, ни с Вашти, ни с Шампань. С другой стороны, к моему величайшему удивлению, я начал теплее относиться к этому миру.

Вот что произошло.

Во-первых, появилась Симона. Я любил ее с шести лет и до самой ее смерти, я носил в сердце эту потерю как воспоминание о том, чего у меня уже никогда не будет. Она была моим наваждением в течение многих лет: блестящая, талантливая, прекрасная Симона, та единственная, с кем я хотел соединить свою жизнь.