Евгений Лотош - Уст твоих бурный ветер

Солнце на Севере холоднее, чем на Юге, а оттого северный котел кипел не так яростно. Однако же и там огромные массы обнищавших голодных людей поднимались, встряхиваясь от многолетнего полусна, чтобы встретить свой рок где-то в обожженных солнцем пустынях Граша. В течение месяца более восьмисот тысяч человек из общего населения примерно в девятнадцать миллионов, в основном крестьян, пеших, необученных и плохо вооруженных, снялись со своих мест. Возвращаться им некуда: позади оставалась тощая неродящая земля, которую предстояло засеивать последними семенами женщинам и детям, и города и села с очищенными до гулкости амбарами.

Две невиданных доселе, но уже обреченные армии двигались друг навстречу другу, подгоняемые роком, и ужасный призрак голодомора висел у них за спиной. Князья, Настоятели Храмов, вожди - все они полагали, что управляют движением. Однако в мире не осталось ни одного человека, который мог бы что-то изменить.

Демиурги безмолвствовали.

Суддар ар-Хотан придерживался того мнения, что правитель имеет право на плохое настроение. Все мы люди, всем нам бывает паршиво. Однако срывать злость на нем, преданном слуге, - непорядок. Когда он сам сядет на трон Великого Скотовода - дворецкий еще раз испытал истому при сладкой мысли - он никогда не станет срывать настроение на слугах. Во всяком случае, на важных слугах. И уж точно - на человеке, дергающем за ниточки всю городскую стражу, не говоря уж про дворцовых слуг и тайных соглядатаев по всему Сураграшу. На человеке, пять лет назад в тайной борьбе под корень изведшем могущественную Канцелярию.

– Дубина! - в очередной раз обругал дворецкого Барадаил. - Кретин! Почему ты не остановил их? Почему твоя шлюха Тарона не спросила у меня позволения? Ведь боги ясно сказали мне - никто и пальцем не пошевелит без моего слова!

Хотя стояло раннее утро, Великий Скотовод уже изрядно набрался. По всей видимости, его настолько расстроила мысль о самовольном выступлении племен, что он искренне считал Суддара в нем виновным. Вот и сейчас, хорошо приложившись к кубку, он продолжил нудную пьяную тираду в адрес дворецкого, изобилующую крепкими словечками и невнятными намеками. Суддар каменно стоял на месте, стараясь держать себя в руках. В конце концов, дворцовая стража ему не подчиняется, и чтобы подвесить его за ребро, достаточно лишь небрежного кивка господина. Ну погоди, жирная скотина! Я тебе эти слова еще припомню…

– Так почему же они пошли без моего слова, а? - плаксиво спросил Барадаил. - Почему?

Судя по паузе, сейчас он действительно ждал ответа. Суддар медленно выдохнул и ответил, стараясь придать голосу почтительность и сознание своей вины одновременно:

– Мой господин, да не испытаешь ты никогда жажды! Прости своего раба за его грехи! Я не сумел внушить тарсакам и гуланам должного почтения к твоему слову и заслуживаю наказания. Вели казнить меня прямо сейчас!

Суддар склонился в почтительном поклоне. Луч восходящего солнца из окна ударил ему в глаза, но он усилием воли заставил себя не морщиться. Такую гримасу Барадаил истолкует однозначно - как демонстрацию презрения.

– И велю! - выкрикнул Великий Скотовод срывающимся голосом. - Мне не нужны слуги, которые… которые… не могут возвеличить своего господина. Суддар, клянусь дерьмом Валарама, ну почему они не хотят меня слушаться? Ведь сами боги подсказывают мне, как мудрее всего управлять миром!

Суддар, не распрямляясь, слушал продолжение речи. Продолжение, мягко говоря, не отличалось оригинальностью. Все это за утро он слышал уже раз пять, а то и больше. Дурак ты, почти безразлично думал он. Тебя слушают, пока речь идет о городской торговле, да и то лишь, чтобы не ссориться с другими племенами. Хоть бы задумался - а когда ты обладал властью за пределами городских стен? Ты даже войну объявить можешь, только если Совет Племен поддержит. Сураграшем можно управлять, но для такого требуется куда больше смекалки и тонкости, чем может поместиться в твоем толстом брюхе. Интриги, стравливание племен, подкуп, лесть, одно-два точно рассчитанных убийства… Но тебе не дано вести тонкую игру, и именно потому трон нуждается в новом Великом Скотоводе. Влюбчивая дурочка Тарона сделает правителем меня. Манипулируя ей, я добьюсь многого, ох, многого…

Предаваясь приятным мыслям, ар-Хотан чуть не пропустил момент, когда в голосе Барадаила жалобные нотки сменились повелительными.

– …а потому, - со значение заявил тот, - я приказываю тебе отправиться на Север вместе с племенами и управлять ими в священной войне. Да, я объявляю священную войну поганым князьям, поклоняющимся духу самозванца! Курат с гневом смотрит на их храмы, где поклоняются не ему, а какому-то давно подохшему бродяге!…

Суддар, забыв, что все еще сгибается в почтительном поклоне, дернулся и чуть не упал. Что? Старик определенно выжил из ума! Покинуть город? Отправиться воевать? Да как только нашему идиоту в голову такая мысль пришла! Холодный Север, где, говорят, с неба падает твердая белая вода?…

Тень от трона укоротилась не менее, чем на пядь, прежде чем покрытому холодным потом дворецкому удалось выбраться из зала. День обещал выдаться жарким, но Суддара колотил озноб. Только сейчас он понял, как ему важно не болтаться где-то по далеким чужим землям, а сидеть дома, в центре сплетенной им паутины. Впрочем… может, не все так плохо, мелькнула у него в голове мысль. Говорящие статуэтки - вот выход! Вот только большую статую, умеющую говорить со всеми, с собой не взять. Можно, конечно, посадить у ней доверенного человека, который станет слушать его и передавать указания другим. Но ведь статуэток так мало… Значит, нужно срочно перераспределить их. Но откуда, откуда взять доверенного человека, который не воспользуется случаем и не предаст?

Суддар ар-Хотан, дворецкий, командир городской стражи и главный шпион Великого Скотовода, закусил губу и ринулся в свои покои. Он знал, что у него меньше суток. Если с завтрашним восходом солнца он останется во дворце, его точно четвертуют. Если Барадаил обещал казнить, он никогда не бросал слов на ветер.

Вишка и Кочерга давно оставили надежду бежать. Я не виню их - ограда высока, стража неусыпна, а дважды в день хотя и не слишком сытно, но кормят. Да и муштра с рассвета до заката не располагает к ночной деятельности. Однако я знаю, что в тренировочном лагере не задержусь. Понимает это и десятник: с самого начала он смотрит на меня зверем, не упуская случая ткнуть кулаком в ребра за мнимые огрехи. Кажется, он так и не поверил моей истории о пропавшей памяти, и в результате я единственный, кто целую седмицу здесь ходил в рабском ошейнике. Наверное, можно выдумать что-то - товарищи помогли бы - но мне не хочется. Я держусь особняком, и кроме Вишки с Кочергой, других товарищей у меня нет. Да и те дружелюбны скорее по старой памяти: им уже пару раз доставалось от десятника за знакомство со мной.