Михаил Ахманов - Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]

– Чтобы пересказывать детям и поучать взрослых - тех, кто нуждается в поучении. Или развлекаться…

– Вот! Развлекая, поучать! - Амад многозначительно покачал пальцем перед носом, похожим на клюв коршуна. - Сказки, песни и притчи подходят для этого, а ведь все они - вымысел! Значит, и вымысел полезен? И ложь не всегда является злом? - Он сделал паузу, затем переплел пальцы перед грудью, уткнулся в них подбородком и продолжал: - Однако сказки, прекрасная тари, назначены детям, ибо коротки они, незамысловаты, и не говорится в них с полной откровенностью о таинствах любви, о кровавых сражениях, о жестокости и гордости, о смертной тоске и о прочих вещах, в которые слишком юным, по недомыслию их, вдаваться рано. Но могут быть сказки и для взрослых, в которых есть все, о чем я помянул… Я называю их сказаниями; я сочиняю их сам и собираю в разных местах, ибо тешат они душу и веселят сердце. Они не истина, но и не ложь; они придуманы мной, но под вымыслом в них сокрыта правда.

Дженнак, знавший многие из этих рассказов, понимал слова Амада - понимал теперь, когда польза вымысла уже не казалась ему чем-то странным и непривычным. Это было еще одним сокровищем, которым Земли Восхода могли поделиться с Эйпонной - и столь же дорогим, столь же бесценным, как кони или прекрасные розовые лебеди Лизира, как ячмень, пшеница или сладкие плоды в золотистой кожуре.

Мечта! Воображение! Вымысел! Конечно, и в Эйпонне знали о них, но никто не догадывался, что можно измыслить целую жизнь или жизни никогда не существовавших людей, события, каких не случалось, подвиги, не свершенные никем, и никем не испытанную любовь. Любые эйпоннские книги, любые писанные или устные истории, если не считать сказок, древних преданий и ходивших в народе побасенок, были основаны на твердых фактах, иногда абсолютно истинных, иногда отраженных в поэтическом преломлении, связанных с богами, домысленных и преувеличенных - так, как домыслил и преувеличил О'Каймор в описании подвигов светлого наследника Одиссара. Но сам наследник - Дженнак мог в том поклясться! - являлся столь же реальным, как драммар "Тофал", как его балансиры, мачты и паруса, как буря, настигшая судно у лизирских берегов, и весь великий Восточный Поход.

Амад же умел рассказывать о том, чего не было, и рассказывать так, что верилось всему. Или почти всему - в его повествованиях встречались столь невероятные эпизоды, столь волшебные превращения, что меркло перед ними колдовство кентиога и магия тустла. Как он утверждал, многие сказания были придуманы им самим, но еще большее их число передавалось среди бихара из уст в уста с незапамятных времен, и никто, даже сам светозарный Митраэль, не помнил сочинивших их рапсодов.

Это искусство ткать волшебные истории само по себе было чудом и давало Дженнаку пищу для размышлений. Он думал об иберах и бихара, о двух разбойничьих народах, поклонявшихся идолам, проливавших кровь на их алтари и ценивших жизнь ближнего не больше, чем дырку от атлийского чейни. Они казались такими похожими - пусть не обликом своим, но дикими нравами и жестокостью; однако вывод сей был бы весьма скоропалительным. Так, иберы знали лишь воинственные песнопения да легенды о кровожадных богах - а про богов тех было все сказано столетия назад. Что же касается бихара, то они отличались поразительной фантазией и склонностью к сочинительству, весьма странной среди людей безжалостных и диких. Дженнак полагал, что этим своим отличием соплеменники Амада обязаны пустыне - слишком она была скудна сравнительно с Иберой, и безбрежные ее пространства располагали к мечтательности и размышлениям. Воистину, место, где можно говорить с богами, слушать их, учиться у них! Вот только какие божества навевали кочевникам все эти чудесные истории? Безусловно, не Митраэль и не его темный собрат, в коих Дженнак решительно не верил. Быть может, Мейтасса, Провидец Грядущего? Или Хитроумный Ахау Одисс?

Чолла тем временем хмурила брови, а изумрудные глаза ее заволокло пеленой раздумья.

– Не понимаю! - наконец призналась она. - Ты говоришь загадками, сказитель. Твои истории не истина, но и не ложь; они придуманы, но под вымыслом в них сокрыта правда… Может ли такое быть?

– Ты решишь сама, о цветок радости, преклонив слух свой к моим речам. Если мне будет позволено…

Владычица Иберы милостиво кивнула, и Дженнак заметил, как в зрачках ее зажглись и погасли зеленые искорки. Многозначительный знак! Некогда она стремилась лишь к власти и почету, жаждала вершить судьбы племен и стран, приказывать и повелевать - но даже тогда, сквозь дым суетных желаний, проглядывали любопытство и тяга к необычному. Возможно, это являлось самым привлекательным в ней - по крайней мере, для Дженнака; ему казалось, что страсть узнать и понять делает Чоллу-владычицу совсем иной, словно дикая лесная кошка вдруг оборачивается ярким легкокрылым мотыльком. Увы, эти мгновения были такими редкими!

– Я расскажу про отважного Фараха, прекрасную Асму и сына их Илдига… - Амад пристроил свою лютню на колене, коснулся струн, и они отозвались протяжным долгим стоном. - Это сказание я сочинил много лет назад, еще в те времена, когда руки мои не отвергали оружия, и думал я, что можно прожить жизнь, оставаясь воином и певцом. Но, как видишь, моя госпожа, это не получилось… - Амад обхватил лютню обеими ладонями, словно желая подчеркнуть, что не осталось в них места для рукояти боевой секиры и мечущего стрелы лука.

– Фарах, и супруга его, прекрасная Асма, и сын их Илдиг, - начал он мерным речитативом, - никогда не жили в шатрах бихара, не кочевали с народом моим, не вышли из лона женщины, не рождались на свет и не умирали, как рождаются и умирают люди; они, все трое - и иные, о коих я расскажу - только плод вымысла, цветок воображения. Тела и души их сотканы из слов, поступки их лишь строки моего рассказа, и все, что случилось с ними - не жизнь, но подобие жизни и тень ее… Я их единственный родитель, и я принял последний их вздох, когда отлетали они к светозарному Митраэлю - или в Чак Мооль, что значит для вас и для меня одно и то же.

Чолла сделала повелительный жест, и сказитель смолк. Две девушки внесли серебряные иберские чаши с душистым горячим напитком Арсоланы. Знакомый запах защекотал ноздри Дженнака, и на миг ему показалось, что будто бы не было этих тридцати лет, что будто сидят они не в дворцовом покое, а в хогане Чоллы на корабле среди Бескрайних Вод, и подают им напиток две юные служанки - Шо Чан и Сия Чан… Однако девушки, бесшумно скользившие по коврам, были рыжеволосыми и белокожими и совсем не походили на двух смуглых арсоланок, тридцать лет назад оставшихся со своей госпожой в Ибере. Где они теперь?.. Что с ними?..