Эдуард Маципуло - Нашествие Даньчжинов

– Но сейчас у меня нет того оружия!

– У тебя в руках другое оружие, у нас – ничего. Даже мачете побоялся нам оставить.

Он испепелял меня взглядом, я всей кожей ощутил потоки его больной энергии. Он вдруг вытащил из-за спины двуствольный охотничий карабин и бросил его мне. Я поймал его в воздухе и мгновенно передернул затвор. По звуку было ясно – в магазине карабина нет патронов.

Монстр криво улыбнулся.

– Неужели сможешь выстрелить? Ты, раб, у которого смел только язык, выбалтывающий желания!

– Ты копируешь Фантомаса и в этом. – Я отшвырнул карабин. – Примитивные штучки садиста. Придумать что-нибудь новое ты не можешь.

Он подошел к карабину, не поленился, поднял его и вылил из стволов воду.

– Ты не смог в меня выстрелить. А я смогу.

Он целился мне в лицо, держа карабин в вытянутой руке, как пистолет. Оба глубоких зрачка прыгали перед моими глазами. Верхний под крупнокалиберную разрывную, нижний – под малокалиберную целевую. Страх ударил меня в мозг, сбил замки с дверей преисподней, и на волю вырвался мой коллективный предок. В ужасе и ярости он принялся топтать уверенность разума в том, что выстрела не будет. «Конструкция магазина мне доподлинно знакома, – упирался я. – И ошибки не может быть – он пуст!» Но предок хотел бухнуться на колени перед господином и завопить: «Пощады!» Я напрягся и заткнул его; все это, конечно, читалось на моем лице. Монстр усмехнулся.

– Поживи немного. – И пошел к носилкам.

Я с трудом одолел немоту мышц, сел на изувеченную сапогами толстую ветвь. И тут ко мне бросились репортеры – не затем, чтобы взять интервью. Взбешенный Анри ударил по моей шее, и я, как кукла-вертяшка, опрокинулся под ветвь. Меня принялись заталкивать ногами еще глубже.

– Он мог и всех нас! – шептал в ярости Билли. – Из-за тебя!

– Только о себе, каналья, думаешь! – рычал такой утонченный с виду французик.

Тут же знакомо задыхался астматик, пытаясь достать меня кованой подошвой сапога. И мексиканец Орландо что-то вышептывал в гневе.

Наконец я поймал чью-то ногу и резко вывернул стопу. В ответ – крик боли. Наверху произошло замешательство, и я выбрался из ветвей и наждачных листьев, сморкаясь кровью. Билли и астматик, мешая друг другу, пытались выломать жердь. Анри и Освальдо стояли со сжатыми кулаками, тяжело дыша. Монстр и вдова с любопытством глядели на нас.

– Хватит отдыхать, – сказал монстр. – Безделье не идет вам на пользу.

И снова трудный марш по завалам и руслу ручья, когда-то бывшему тропой. Муть заметно выдохлась – водичка, по которой мы брели, стала почти прозрачной. В стоячих заводях на месте ям и оврагов были видны темноспинные рыбешки, хищные личинки стрекоз и прорва микроскопической живности. Но моим коллегам не было дела до окружающей среды, они все еще не могли простить мне своих страхов. Француз и Билли то и дело пытались меня пнуть.

– Самоубийца! – хрипел астматик где-то за спиной. – Всех хочешь утащить за собой.

– Если выживем, вам будет стыдно за такое поведение, – пытался я их образумить.

– Всегда было такое поведение! – ответил за всех Билли Прайс. – И не было стыдно! Если борешься за свою жизнь, какой может быть стыд? Я же говорил, все монстрологи – предельно чокнутые санкюлоты…

– Санкюлоты были в штанах, – сказал Освальдо. – А этот без штанов…

– Вечно ты суешься! – вспылил Билли. – Чикано!

Я старался не тратить силы на злобу и раздражение. Я убеждал себя, что все это, происходящее сейчас, – и есть типичные условия, в которых проживали мудрецы глубокой древности. Должно быть, грязь, кровь и пинки обладают чудесной способностью порождать светлые мысли. Может быть, и философия появилась как реакция ни в чем не повинного человека на наглость и насилие? Если это истина, то я имел хорошие шансы прибавить в своем духовном росте.

Мой оптимизм согревался мыслью о Чхине, я верил, что она где-то на пути к городу. Удивительные параллели в жизни: вот она, женщина, снова и снова должна спасать мужчин, зашедших в тупик и готовых свихнуться от страха. Тоже, должно быть, наезженная колея эволюции.

И верно, моя любимая торопилась изо всех сил по горной дороге, теперь трудно проходимой из-за скальных обломков, намывов почвы и мусора. В старой соломенной накидке, с небольшим узелком в руках, она была похожа на обыкновенную мирянку, бегущую из Тхэ подальше от людоедских бесчинств.

Я был уверен, что Чхина – необыкновенная женщина, и не только потому, что одолела «комнату страха». Она была, может быть, единственной среди даньчжинских женщин, у кого любовь, кажется, стала высшей духовной ценностью. А может быть, и вообще среди женщин планеты – если верить выкладкам высокоученых психологов. Ведь они утверждают, что любовь стоит на шестом месте после музыки в ряду общечеловеческих духовных доминант. Так что я не сомневался – чувство выведет ее из любых ловушек Даньчжинского Времени…

Чхина благополучно добралась до пустой хижины контрольно-пропускного пункта. Здесь проходила граница заповедника и монастырских земель. Она отдохнула, сидя на каменной скамье, поела из того, что было в узелке. Дождь издевался над пузырями в лужах, которые сам же и породил. Заросли цепких кустарников собирали небесную влагу и, отяжелев, обрушивали на дорогу водопад из крупных капель. Чхина старалась не смотреть туда, где когда-то проходила линия из красной охры, теперь уничтоженная грязевыми наплывами. Но граница жизни ощущалась обостренными чувствами. Сначала подступила тревога, потом нахлынул страх – любовь к своему Пределу. Мистические табу, эти первозданные законы, всегда были сильнее человека. Это Чувство любви-табу вдруг вырвалось из глубины сознания Чхины, отняло решимость. Сила богов – в этой невидимой черте, что пролегла под лужами и грязью. «Здесь твой Предел, – будто сказал кто-то свыше, – созданный только для тебя и во благо тебе. Ибо у каждого должен быть свой Предел…»

Она поднялась со скамьи и отважно ступила в лужу. Босые ноги словно обдало кипятком. Но Чхина продолжала идти, чувствуя cильное сердцебиение. И вдруг повалилась ничком, забилась в конвульсиях…

Ее нашли в хижине контролеров, вывалянную в липкой синей глине, среди пустых консервных банок, оставленных охраной заповедника. Чхина собиралась с духом, чтобы снова и снова штурмовать свой Предел.

– Уйдите прочь! – закричала она. – Я ненавижу, когда мне мешают!

– Совершенный тебя зовет, – сказали смиренно монахи. – Он в келье для умирания. Никак не может умереть.

Конечно же, она пошла с ними.

– О чухча, как приятно видеть тебя! – обрадовался ей Духовный Палач и погладил ее руку. – Пусть у тебя будет много детей и внуков. Научи обязательно их, чтобы умели жить в любом времени, чтобы даньчжины не исчезли. А сейчас, я понял, они хотят исчезнуть. Без самости, без имени… Даньчжины – не имя…