Владимир Чистяков - М. С.

''Что, что со мной происходит? Жила себе, правила вроде даже неплохо. И вдруг… Что вдруг… Этот ребёнок…Аня…Анечка… Сколько лет не говорила нежных слов… Кто она мне? Вроде никто… А вроде просто человек, ребёнок. И несчастный… А я, я счастлива? У меня невиданная власть. И столь же невиданное одиночество. А у неё, у неё ничего нет. И могло бы вообще ничего не быть. Ни настоящего, ни будущего. И неизвестно, что будет. Но что-то будет.

А я ничего уже не вижу перед собой. Перед собой как человеком Мариной Саргон, а не генералом М. С… Годы, годы уходят, а на что я их потратила?

Её жизнь только начинается. И ТАК начинается. А ты ведь, кроме всего прочего, стремилась ещё и к тому, чтобы ни у кого больше никогда не было ТАКОГО начала жизни. Неужели я так ничего и не добилась?

Теперь генерал кажется совсем не страшной, а просто очень усталой. И несчастной. В одной из 'запрещённых' книг девочка видела рисунок. Сидит у камина женщина. Написано было, что это одна великая воительница на закате жизни. Огненной жизни. Жизни прошедшей в боях и походах. Жизни в борьбе. На рисунке всё это уже позади. Сидит она у огня. И широко открытыми глазами на бледном и худом лице смотрит куда-то в запредельное. Она вспоминает свою жизнь. И как девочка прочла дальше, не слишком-то радостны эти воспоминания.

И сейчас генерал очень похожа на ту женщину. Ребёнок не видела её взгляда, но чувствует, что живому генералу сейчас столь же тяжко, как и той, нарисованной воительнице. И ведь очень схожи их лица…

Может, генерал и способна внушать ужас. Но девочка её совершенно не боялась. Она видела цветок в её душе. Тот цветок, который был до того как встала над ним гранитная скала. Но многие вокруг видели только эту скалу.

Теперь она хотела заговорить с ней, хотела и не могла.

Она хотела ей сказать…

''Что я могу ей сказать? Что вообще по-человечески я могу кому-либо сказать. Когда вообще я с кем-то просто разговаривала, а не приказывала или требовала? Я засыхаю как личность, а может, уже засохла. Живёшь словно запрограммированная машина. И никто, абсолютно никто об этом не знает, и никому, абсолютно никому до этого дела нет. А мне иногда просто плохо. На душе плохо, или, точнее, на её остатках… Вообще-то по другому и быть не могло. Создала у людей представление о себе, как о чём-то запредельно могущественном? Ну, вот и пожинай плоды. Винить некого. Сама решила добиться абсолютной власти. Ну, вот и добилась. И что-то ты потеряла… Вот только что именно?

Что ты можешь сказать этому ребёнку, да и любому другому? Да ничего, и признай это.

Ну и признаю, а что это изменит?

Как же я всё-таки устала! Сколько лет, а грязи если и становится меньше, то не намного. А я уже не та, что двадцать лет назад. Хотя я не стала хуже или лучше, я просто устала.

Хм. Знал бы кто-нибудь, да хоть Кэрт, о чём я сейчас думаю, точно бы решил, что я спятила. А может, я вправду с ума начинаю сходить?

Но она-то, ребёнок этот, Аня, здесь причём? Сама не знаю. Может, это одиночество доконало меня до такой степени что… А вот что именно, словами-то ты выразить не можешь' .

М. С. так и сидела довольно долго. Вставать и уходить ей не хотелось. Ей некуда и незачем было спешить. Её никто и нигде не ждал. До завтра. А завтра снова тоже, что и всегда. Люди, бумаги, совещания. Всё это важно, всё это необходимо. Но это будет только завтра. А сегодня…

Она могла сидеть здесь сколько угодно. Случись что чрезвычайное — её найдут мгновенно. По мелочам беспокоить никто не станет.

На поясе запищал телефон. М. С. словно очнулась, и рванула его с пояса.

— Слушаю…

Через несколько минуть её чёрный автомобиль мчался к зданию одного из министерств.

Генерал так и не сказала девочке ни слова, хотя сидела рядом с ней довольно долго. Но ребёнку почему-то стало… холоднее что ли, после того, как она ушла. Она не знала, что никто бы ей не поверил бы, если бы она сказала, что великая и страшная М. С. показалась ей очень усталой и доброй. И что ей хотелось бы, что бы она зашла снова.

Было уже за полночь, когда у мрачного дома в саду остановился чёрный автомобиль. Через минуту он отъехал. В прихожей большого дома зажёгся свет. М. С. прибыла домой. Если, конечно в её лексиконе существует такое понятие, как дом. Место, где она проводит ночь или иное время суток, домом назвать всё-таки сложно. Скорее, логово.

В прихожей было несколько стульев и шкафов с одеждой в чехлах — полный комплект всевозможных шинелей и пальто, которые имеет право носить генерал-полковник.

На один из стульев М. С. положила фуражку, на другой — портупею и сумку.

Хотя она и хромает, но на людях всё равно ходит довольно быстро. Сейчас же еле переставляет ноги. До лестницы шла, опираясь рукой о стену и закрыв глаза. На второй этаж поднималась минут пять, если не больше. Несколько раз останавливалась. Тот взгляд, который бросала на вершину лестницы, переполнен мукой и ничем больше. Вряд ли кто посторонний узнал бы сейчас в этой совершенно измотанной жизнью женщине, легендарную М. С… Но такой её видеть никто не мог.

Вот и комнаты второго этажа. В иных она не бывала лет по десять, если не больше, но две или три двери отперты. В одной из них, заставленной книжными шкафами, стоит кровать.

М. С. буквально доползла, иначе не скажешь до этой комнаты и повалилась.

Ей страшно хочется спать. Прошло пять, затем десять, затем пятнадцать минут. Сна не было.

Похоже, предстоит ещё одна длинная бессонная ночь. И уже далеко не первая.

Сколько раз ей приходилось вот так лежать, лежать и пустым взглядом смотреть в потолок. Лежать и ждать раннего утра, шести утра, того времени, в которое она обычно встает уже не первый десяток лет. Какие мысли вращаются в голове этими длинными бессонными ночами — это известно только ей.

Одной больше. М. С. поняла, что если не заснула сразу, то в эту ночь не заснёт вовсе и открыла глаза. Пустой белый потолок. И столь же пуст направленный в одну точку взгляд.

— Ну, что, что же с тобой не так — железка ты бессердечная?

Вставать не хочется вовсе. Вот так, пластом, может пролежать целую ночь. М. С. была удивлена, обнаружив в себе такую способность. И почти сразу создала объяснение: 'Если полжизни жить на тонизирующих таблетках, да транквилизаторах — ещё не такое начнётся' .

''Я опустошена. А что ты раньше этого не знала? Знала прекрасно. Отчёта себе не отдавала? Отдавала. Так в чём же дело? Тебе просто нужен кто-то, кого можно любить, о ком надо заботиться. Признай же ты это наконец. А ты всё одна. И скоро на луну будешь выть. Исчезни централь — исчезнешь ты. Моментально. Ты живёшь централью и живёшь в централи. И больше ничего. Вне её у тебя ничего нет.

Я так устала. Кто бы знал! Но никто никогда не узнает. Потому что ты символ. Символ государства, символ идеологии. И даже хребет этого государства в весьма значительной степени.