Ким Робинсон - У кромки океана

– Теснота – далеко не главное из неудобств, – возразил Оскар. – И потом, на свете ведь немало таких, кто не переносит одиночества.

– Я всегда составляю план с таким расчетом, чтобы у каждого человека была своя комната.

– А как насчет кухонь, гостиных и тому подобного? Чтобы осуществить все, что вы предлагаете, необходимо изменить социальную организацию.

– Как говорит Дорис, каждый ценит в жизни что-то свое.

– Думаю, она права.

– Что ж, для меня дом – живой организм. А если удается сделать его красивым…

– Это искусство.

– Да, искусство, которым я живу. А если человек живет искусством, оно его преображает. Оно… – Кевин покачал головой, не в силах выразить мысль.

– Оно дарит радость.

– Что-что? – крикнула из соседней комнаты Габриэла.

– Радость, – сказал Оскар. – Эстетика повседневности.

– Точно! Как раз это я и хотела сказать. В дверном проеме появился Хэнк. Он держал в руках пилу и деревянный брусок.

– Как у китайцев с их маленькими садиками, раздвижными панелями и прочими штучками. Жить нос к носу, воспринимать повседневность как искусство… Они живут так тысячи лет.

– Верно, – согласился Кевин. – Между прочим, мне нравится китайская архитектура.

Хэнк зачарованно уставился на деревянный брусок.

– Кривовато я его отпилил, – пробормотал он наконец, состроил гримасу, поддернул штаны и шагнул в коридор.

Как-то раз после работы они купили пива и отправились на Рэттлснейк-Хилл – поискать редких животных. Идея пришла в голову Кевину; несмотря на возражения и насмешки друзей, он не пожелал от нее отказаться.

– Послушайте, это едва ли не самый надежный способ раз и навсегда покончить с планом Альфредо. Несколько лет назад через Ньюпортские холмы хотели проложить шоссе, но ничего не вышло, поскольку выяснилось, что там водятся какие-то рогатые ящерицы. А вдруг нам тоже повезет?

Поддавшись на его уговоры, компания села на велосипеды и покатила к Рэттлснейк-Хиллу. По дороге они часто останавливались: во-первых, Джоди и Рамоне, двоим биологам, то и дело приходилось давать консультации, а во-вторых, день выдался жаркий и всем хотелось пива.

– Что это за дерево? Кажется, я никогда таких не видел.

Вопрос относился к чахлому деревцу, серая кора которого была испещрена вертикальными линиями.

– Шелковица, – ответила Джоди.

– Да ну? Как-то странно она выглядит.

– Ничего особенного. Передай мне, пожалуйста, пиво.

– А это что? – поинтересовался Кевин, показывая на травяной куст, который весь словно топорщился иголками.

– Полынь! – воскликнула хором вся компания.

– Серебристая полынь, – уточнила Джоди. – А еще в наших краях растёт черная и серая.

– И все они такие же редкие, как грязь на дорогах, – добавил Хэнк.

– Ладно, ладно. Поехали, ребята, нам надо облазить весь холм.

Поднявшись на вершину, они продолжили поиски. Кевин неутомимо рвался вперед, Джоди называла одно растение за другим, Габриэла, Хэнк, Оскар и Рамона в основном попивали пиво. Невысокое дерево с плоскими, овальной формы листьями оказалось лавровым сумахом. Кустарник с длинными иголками – испанским дроком. «Был бы повыше, сошел бы за лисохвост», – заметил Хэнк. Рамона старалась не отставать от Джоди: она опознала максамосейку, шандру, барвинок с его широкими листьями и лиловыми цветками, покрывавший ковром северный склон холма, какую-то диковинную сосну; а на вершине холма, в роще, которую давным-давно помогал сажать Том Барнард, – черный орех: кора будто потрескалась, маленькие зеленые листья выстроились, как на параде…

На западном склоне холма было несколько глубоких оврагов, вдававшихся в каньон Кроуфорда. Их тоже добросовестно обследовали, пытаясь сохранить равновесие на песке, который сыпался вниз из-под ног.

– Как насчет этого кактуса? – справился Кевин.

– Господи, Кевин, это опунция, – отозвалась Джоди. – Мексиканский деликатес.

– Точно! – воскликнула Габриэла. – Опунция стала настолько популярна, что ее вывели почти повсюду, а у нас она растет до сих пор! Годится?

– Замолчи, – бросил Кевин.

– Эй, я кое-что нашел! – крикнул Хэнк, который, стоя на четвереньках, внимательно рассматривал землю.

– Наверно, муравьев, – предположила Габриэла. – Гурманы обожают муравьев в шоколаде, поэтому…

– Какие муравьи? Тритон!

Это и впрямь оказался крошечный бурый тритончик, который полз по земле от одного куста полыни к другому.

– До чего же медленно он ползет! И похож на резиновую игрушку.

– Редкая разновидность тритона, выведенная специально для Кевина.

– Искусственно выведенная.

– Он такой неповоротливый! – Тритон полз, поочередно переставляя лапы, что получалось у него ужасно медленно; даже моргал так, словно всякий раз думал, стоит ли. – Лично я не удивлюсь, если их в конце концов всех передавят.

– Может, у него просто села батарейка?

– Шутники, – буркнул Кевин и пошел вниз по склону. Остальные потянулись за ним.

– Все в порядке, Кевин, – проговорила Рамона. – Не забудь, завтра игра.

– Я помню, – отозвался Кевин, вскидывая голову.

– Ты по-прежнему выбиваешь тысячу?

– Кончай, Габби. Сколько можно?

– Значит, выбиваешь? Небось тридцать из тридцати?

– Тридцать шесть из тридцати шести, – поправила Рамона. – Но говорить об этом не надо, плохая примета.

– Да ладно, – пробормотал Кевин. – Ничего страшного. Просто я всегда нервничаю.

И в самом деле, в его результативности было что-то неестественное. Как бы здорово ты ни играл, некоторые твои подачи все равно должны принимать. То, что мячи раз за разом пролетали мимо принимающих, казалось весьма странным и Кевина это отчасти даже пугало. А тут еще постоянные подначки соперников и товарищей по команде. Мистер Тысяча, мистер Совершенство, Божественный Кевин… Жуть!

– Подавай за линию, – предложил Хэнк. – Я бы на твоем месте поступал так.

– Черта с два!

Все расхохотались.

Стоило Кевину выйти на поле – неважно, с кем предстояла игра, – стоило встать у лунки, помахивая битой и не сводя взгляда с мяча в руке питчера (большого, черно-белого, круглого мяча, похожего на упавшую с неба полную луну), как все мысли мгновенно куда-то пропадали, исчезали без следа; он отбивал и бежал к следующей лунке, продолжая чувствовать силу своего удара, который нанес бы, наверное, даже против собственной воли.

В другой день, тоже после работы, Рамона спросила у Кевина:

– Пойдешь на пляж?

– Конечно, – отозвался тот, проглотив внезапно вставший в горле комок.

Сев на велосипеды, они выехали на ньюпортскую трассу. Задувал прохладный ветерок, трасса пустовала; Кевин принялся усердно крутить педали, однако Рамона не отстала – наоборот, какое-то время спустя вырвалась вперед. Дорога пошла под уклон; велосипедисты мчались с такой скоростью, что даже обгоняли автомобили. Затем начались узкие улочки Коста-Месы и Ньюпорт-Бич и пришлось притормозить, чтобы не угодить под колеса какой-нибудь машины. Вдоль улиц, которыми они ехали, выстроились высотные, отделанные яркими, разноцветными панелями многоэтажки. Как ни старались власти полуострова Бальбоа, сократить численность населения на побережье не удавалось: ведь под боком был океан. Правда, местные жители, похоже, не возражали против подобной тесноты – охотно селились в многоэтажках и в больших палаточных лагерях. Кооперативы, племена, большие семейства, туристические группы… Тут присутствовали все без исключения формы социальной организации.