Виталий Сертаков - Пастухи вечности

Вальку с утра терзало поганое предчувствие, что вечером случится неприятность. Последний час, пока готовил еду, ощущение надвигающейся беды только окрепло. Мало того, пришла уверенность, что даже поужинать нормально не получится.

Он дважды уронил нож.

Затем порезал палец, чего не случалось очень давно.

Что-то надвигалось из зябкого мрака, повисшего за околицей.

Сестре Старший ничего не сказал. Та бы только пальцем у виска покрутила. Пару раз он, стесняясь Анки, тихонько выходил во двор, нюхал воздух. Во время пожара погиб отец, потому запах гари уже год приходил Валентину во сне. Но в поселке разлилась тишина, ровно светились огоньки, пронзительно-свежий ветер доносил первое дыхание зимы.

Вечер казался самым обыкновенным, но что-то было не так.

И псы соседские беспокоились. Сосед уехал до завтра, дом стоит темный, а эти бесятся во дворе, словно чуют кого-то. Странно.

Валька разбил еще два яйца, скинул вниз скорлупу, ногой задвинул ведро между газовым баллоном и сервантом.

— Эй, кухарь, ты там не спалишь ничего? — Голос сестры за стенкой перебивался воплями и автоматной пальбой.

— Не спалю, не боись. — Он уменьшил пламя, нагнулся к окошку, вгляделся в сумрак.

Что-то нехорошее приближалось, словно собиралась разразиться зимняя гроза.

На кого же они лают? Пусто в поселке, свои-то все наперечет. Ни один дурак, увидев волкодавов таких, через забор не сунется. Да и некому тут воровать. Если бы из зоны кто сбежал, милиция бы уже предупредила…

Фары полоснули по штакетнику, на секунду осветили баньку, колодец, обычным полукругом обошли кусты и — пропали, только задний габарит подмигнул. Старший замер с ложкой в руке…

Легковая. Опять прошла в сторону бывшей усадьбы. Небо стремительно заволакивало, дальше забора колыхалась сырая темнота. Валька знал, что за этой темнотой нет ничего страшного. Разбитая дорога; если пойти по ней налево, то очень быстро можно увидеть остальные дома поселка. А за дорогой — сплошной ряд огородов, упирающихся в лес. Только это не настоящий лес, а узкая полоска деревьев, за которыми начинается спуск в карьер. А настоящий лес тянулся на десятки километров, но с другой стороны от их хаты, кстати, последней с краю. Дальше, справа, никто не жил, два домика стояли заколоченные, с тех пор как на карьере свернули работы и убрали последнюю технику.

Телик погнал рекламу, сеструха тотчас выскочила, запахиваясь в мамкин ватничек.

— Ну что, нажарил? Чай поставил? Давай иди, холодина тут какая, хлеб захвати, я сама закончу…

Когда они оставались одни, внутри Старшего боролись два желания — надавать сестре подзатыльников, и… обнять, прижаться крепко. В последнем он ни за что на свете бы не признался. Мелкая, еще четырнадцать не стукнуло, а туда же, руководит. Хотя, не такая уж мелкая, на год младше. Все равно, как матери нет дома, так сразу хозяйку из себя корчит. Выискалась тут! Можно подумать, без нее никто яичницу не сумеет сварганить!

Валька взял батон с клеенчатого столика, попутно прибил зазевавшегося таракана, в другую руку прихватил плетеную вазочку с печеньем. Печка вовсю раскочегарилась; он уже представил себе, как усядутся они рядышком, спиной к горячей стенке, будут пить чай с шиповником и смотреть боевик (если ветром антенну не завалит). Потом в окошки ударит свет, но цветы с занавесок не поплывут по комнате, а замрут. Значит, автобус с фермы приехал, развозка работниц по домам. А там и калитка стукнет, маманя появится. Да, размечтался, калитка еще месяц не загремит… Доктор сказал, что маманя в больнице минимум месяц пробудет.

Мать, как на обследование ложилась, хотела сначала их обоих в Архангельск отправить, к тетке. Но Младшая уперлась, мол, корову не бросать же на чужих, и остальное хозяйство. Пообещали оба, что школу не пропустят, и мама согласилась. На самом деле Валька по ее настрою видел, что так будет лучше. И хата протоплена, и скотина в порядке. Да и на фиг не нужны они родне.

Конечно, он уедет. Техникум закончит и уедет — в Архангельск, или еще куда, здесь ловить нечего. Они собирались еще год назад уезжать всей семьей, когда завод закрыли. Если бы не смерть отца, все получилось бы по-другому. Отец собирался устроиться на работу в Питере, к брату, и забрать их потом к себе. Да, будь он жив, все пошло бы иначе…

Валька сделал еще шаг к занавеске, отделявшей кухню от спальни, и остолбенел. Ноги как-то сразу ослабли. Вот оно, дождался…

Разогнавшаяся сзади сестра больно врезалась в спину, хорошо, что чайник несла на отлете. Струйка кипятка выплеснулась на циновку; яичницу Анка, впрочем, спасла, но безо всякого смысла. Ужинать потому что, скорее всего, не придется. Каким-то образом Валентин знал это наверняка.

В кухню входил маленького роста дедушка, входил бочком, одновременно держа в поле зрения и спальню, и коридор позади себя. Дедушка был убийственно похож на Карла Маркса — по крайней мере такое сравнение пришло в голову Старшему. Еще летом, убираясь в подвале техникума, они с друганами, наткнулись на стопку «идейных» портретов, украшавших некогда актовый зал. Только у настоящего Маркса все было широкое и основательное: лоб, нос, бородища. Вломившийся в дом «двойник» оказался сухопарым и очень смуглым. Удивительным был его нос — прямой, тонкий, растущий из середины лба, и толстые губы. Темная кучерявая шевелюра сливалась на щеках с бородой, образуя вокруг узкого лица почти правильный круг.

Анька сзади пискнула, пытаясь выровнять в руке тяжелую горячую сковороду.

— Не дрейфь, дуреха! — прошипел Валька уголком рта. И тут же грозно спросил: — Тебе чего надо, папаша?

Анка смотрела, выпучив глаза. Зрелище того стоило. Дедушка был одет в темный прорезиненный облегающий костюм, похожий на водолазный, тяжелые рифленые ботинки и кожаную «летную» куртку с множеством молний и кармашков. Левую руку со сжатым кулаком держал перед собой, словно собирался отдать малое нацистское приветствие, правую же прятал за спиной. На голове, за ухом кучеряшки были выстрижены. Там бугрилась непонятная мягкая штуковина, слегка темнее кожи, держась тоже непонятно как, может, была приклеена. Похоже на аппаратик для глухих, решил Валька. Только у глухого Петровича из уха шел проводок и коробочка белая болталась…

Дедок вдруг распустил кулак и быстро провел ладонью по губам. Что-то там было, но Старший не успел заметить.

— Правильно, бояться не надо, бояться совершенно неправильно, — голос у гостя оказался приятным, низким, совсем не старческим, с каким-то мягким невнятным акцентом.