Виталий Сертаков - Пленники Пограничья

БРЕШЬ В ОБОРОНЕ

Второй раз Старший очнулся ночью. Перед глазами опять проплывали светлые неровные квадратики, но на сей раз гораздо медленнее. Каким-то образом Валька сразу поверил в то, что спустилась ночь, и поверил в то, что между поездкой на выпас и сегодняшним его положением пролегает значительный отрезок времени. Вот только заполнить этот отрезок никак пока не получалось.

Старший попытался шире открыть глаза, но оказалось, что они и так открыты широко, до предела, а желаемая резкость зрения не возвращалась. Вроде бы наверху тянулось что-то длинное, белое, а на самом краю, если скосить глаза влево, мерцал зеленый огонек. Он уже знал, что лежит на спине, а голова повернута на бок, и что-то мягкое, но шершавое упирается под правую лопатку.

Больше ничего. Когда, после периода затишья, перед ним вновь поплыли геометрические фигуры, Старший уловил некую связь между ними и дрожанием упругой поверхности под левой щекой. Некоторое время он мог лишь следить за наплывами света, затем мозг пронзила догадка. «Машины!»

Ну конечно же, машины! Просто вечером их было много, светлые пятна постоянно перемещались, а теперь их стало намного меньше…

Сделав такое грандиозное открытие, Валька обрадовался, а затем еще сильнее опечалился. Он знал теперь, что лежит с открытыми глазами напротив окна, но не различает ничего, кроме света. Равным образом он ничего не слышит, и не может даже пальцем пошевелить. Он понятия не имеет, который сейчас месяц и день, холодно ему или жарко, и вообще все хреново…

А вдруг те, кто его здесь уложил, решат, что он помер, и живьем зароют в могилу? Он ведь даже не сумеет им намекнуть, что жив…

Старший изо всех сил напряг голосовые связки, но в самый последний момент, когда понял, что может крикнуть и сейчас крикнет, замер. Он вспомнил голос человека, который приходил к нему раньше. Этот голос был похож на скрип колодезного ворота на дребезжание старого трамвая, на пение воздуха в прогнивших трубах.

«Вы с дозой не переборщили?» — визгливо спросил мужчина какое-то время назад.

«Я настаиваю, чтобы до утра никто не покидал здание… Да мне наплевать на их семейное положение! Никто не выйдет, пока я не скажу!» — прогремел он позже.

Это противное кретинское брюзжание могло принадлежать только одному человеку. Тому самому, кто зимой планировал отрезать Старшему руку, а потом приказывал снайперам стрелять на поражение. «Сергей Сергеевич!»

Имя рванулось откуда-то из глубин сознания, точно пробка, вытолкнутая из бутылки. Старший снова увидел блеск хирургических инструментов под марлей, слепящую лампу, волосатый живот донора в шрамах и бешеные прозрачные глаза под кустистыми бровями. Он сжал зубы, приказывая себе не орать и лихорадочно обдумывая, сколько еще времени сможет притворяться спящим, как вдруг прохладная рука легла ему на лоб, и Валька не выдержал.

Ему казалось, что он кричит, но с губ сорвался лишь невнятный стон. А потом снова опустилась тьма, но Старший уже вспомнил, что случилось после выпаса…

— …Это здесь! — уверенно показал Валька. — Вы меня наверху ждите! Если со мной пойдете, они испугаются и разбегутся!

Он прекрасно знал, что предупреждать в таком тоне бесполезно, что стоит сделать шаг наружу, как охранники там окажутся раньше, сжимаясь плотным кольцом. Маркус вообще был вначале категорически против вылазки в метро, но Старший неожиданно забастовал. Старший заявил, что ему надоело глядеть на мир сквозь окно автомобиля и, что если его не пустят навестить ребят, он все равно сбежит. Обычно Валентин не выпендривался, до сих пор свежи были воспоминания о «клинике» и подручных Сергея Сергеевича. Но Маркус заявил, что в Петербурге у Коллегии самая мощная база, и только здесь он сумеет обеспечить безопасность, пока в тайге не выстроят выпас…

Поэтому реаниматор покряхтел и предложил компромисс. Он отпускает Вальку в метро, пообщаться со старыми друзьями, а Валентин, в свою очередь, обязуется потом неделю не высовывать носа из особняка.

…Старший проверил, застегнуты ли кармашки на джинсовой куртке, и толкнул обшитую изнутри деревом дверцу «БМВ», У входа в метро толпа гудела, как рассерженный улей, раскачивались очереди к ларькам с шавермой, на три голоса ревели динамики. Валька вдруг оробел. Получалось смешно: второй раз за полгода он попадает в Петербург — и снова не может покататься в подземке. Мало того, похоже, он начал побаиваться людей. Он смотрел на сотни лиц, на яркие пятна футболок, на загорелые ноги девчонок и не мог решиться сделать следующий шаг. Он вспомнил, как атланты спорили между собой и Лукас горячо доказывал, что подростка ни в коем случае нельзя изолировать от сверстников. Лукас убеждал Маркуса, что для психики Валентина будет лучше, если поселить его в тайге среди Добрых Соседей или забрать в Парагвай, но не возить, как принца крови…

Но споры с Маркусом представлялись делом безнадежным. Во всяком случае, пока на далеком южном выпасе в пазухе Эхуса оставалась Анка. А когда Анку вылечили и привезли в Петербург, Маркус расслабляться все равно не позволил. Он не возражал против поездки Младшей в Британию, но потребовал от Добрых Соседей, чтобы Валькину сестру никогда не оставляли одну. Реаниматор был уверен, что затишье временное и вражеские разведки копят силы для очередного удара. После случая со Шпеером Коллегия перетряхнула сотни человек из обслуги. Лукас как-то заметил, что охранников и поваров на спецобъектах проверяли на детекторах лжи и с помощью гипнотизеров. Неизвестно, нашли ли еще предателей, но выпас в Саянах строить не спешили. Маркус был уверен, что силовики затаились, только ожидая момента для нападения, и разгуливать по городу — все равно, что лезть в клетку со львом.

Впрочем, Валька и не разгуливал. Точнее всего его положение можно было обозначить словосочетанием «мобильная тюрьма». О передвижении без машин сопровождения не могло быть и речи. Вальку содержали в той же усадьбе за городом, где раньше хозяйничал Оттис, но снаружи здание Старший так и не рассмотрел. Ему позволяли носиться по всем трем этажам; сюда привозили маму, и здесь пару суток до отъезда в Англию жила сестра — но никто из них не мог войти и выйти самостоятельно. Окна верхних этажей были забраны решетками и покрыты непрозрачным стеклом, а окна первого этажа выходили в сад, огороженный двумя высоченными стенами. Лукас обмолвился, что Коллегия купила эту дачку у бывшего хозяйственного управления компартии.

Несколько раз Старший, как бы в шутку, пытался сбежать или принимался мучить своих бодигардов: истерически метался по городу, внезапно заявлял о желании посетить туалет или купить авторучку, но бесстрастные суровые парни держали его на невидимом поводке. Они никогда не болтали на личные темы, ни разу не показали, что обижены или считают своего клиента полным идиотом. Охрану для Вальки нанимал лично Маркус и привозил парней откуда-то издалека, питерских не брал принципиально. Некоторые из них даже русские слова произносили чудно, нараспев, но зато все имели лицензии и разрешения и расхаживали с пушками. Первые дни Старший испытывал страшную неловкость от послушной маленькой армии, но постепенно привык. Тем более что и к мамане Маркус приставил охрану. Реаниматор честно признавал, что если бы не договор с Добрыми Соседями, Коллегия и дня бы не позволила Валентину оставаться в России. Маркус предупредил семейство Луниных, что всем родственникам и знакомым следует твердить одно — дескать, мама вышла замуж за дядю Лукаса, он богатый иностранец, но не дуралей какой-нибудь, а имеет связи и контракты на самом верху. Посему — охрана, секретность и никаких лишних расспросов. Маркус еще посмеялся, мол, вот и Лукасу нашлась работенка!