Виталий Сертаков - Пленники Пограничья

Большеухий стонал.

Услышать его стон можно было лишь низом живота, но никак не ушами. Если бы Покрывало силы пропустило в уши его стон, наши черепа взорвались бы мгновенно, наши глазные яблоки брызнули бы на кварцевые стены. Воздух сжимался в гармошку и дробился на куски от его немого страдания.

Внезапно я понял одну все время тревожащую меня вещь. Тот не был котом и не имел никакого отношения к животным Верхнего мира. Всего-навсего, кошки оказались теми чрезвычайно редкими созданиями, которые могли воспринимать миры демонов. А демоны воспринимали их, таких привычных для нас, пушистых домашних кисок.

За это кисок жгли веками вместе с ведьмами.

Мы орали песню, повторяя за тетей Бертой, и каждый вдох обжигал гортань, как будто в глотку попадал неразбавленный спирт. Щеки обметывала снежная крупа, снежинки из маленьких сказочных звездочек превратились в шрапнель. Очертания кварцевых стен размылись, все тонуло в сиреневой вьюжной мгле. Мы повторяли заклинания втроем, дядюшка Эвальд затих. Он внезапно начал крениться в мою сторону, но я не знал, как поступить. То ли бросить все и проверить, что с ним случилось, то ли продолжать рвать глотку. Старика трясло, в горле у него клокотало, дядюшка силился передать мне что-то важное, но не мог. Его хватало лишь на то, чтобы удержать Покрывало. Я слышал, как кровь сочится из перерезанных сосудов его спины и застывает ледяным пурпурным панцирем.

— Не трогай его! — гневно окликнула меня тетушка. То есть она не произнесла ни слова, я ощутил ее окрик, как пощечину на щеке. — Не трогай его, у тебя есть дело поважнее!..

…Дело поважнее, чем жизнь человека! И это говорит моя кровница…

…Покажи нам Пыльную тропу…

…Покажи нам…

Вдруг напор ветра стих. Разом, словно захлопну, ли форточку. Вернулись изломы мраморных плит, вернулись звезды в расщелинах, вернулась удушливая вонь жаровен. У меня с плеч будто свалилась штанга. Покрывало силы больше никто не держал. В последний миг оно показалось мне измочаленным, изодранным в клочья, и тут же рассеялось, как стайка невесомых бабочек.

В сгустившейся тишине я разобрал самый сладкий звук на планете. Неподалеку, живая и невредимая, мерно вздыхала во сне моя Анка.

— Кажись, отыграли… — сипло каркнул Саня и сплюнул.

Я его не видел, просто не в силах был повернуть шею. Я услышал, как звякнула о камень его застывшая слюна. Достаточно того, что все мы были живы; сердце дяди Эвальда билось неровно, но не умолкало.

Нас почти по пояс занесло снегом, но температура уже росла.

Я оторвался от кровников с величайшим усилием и тут же упал на колени в белое хрусткое одеяло. Плащ взметнулся за спиной, как сломанное крыло. Он пропитался моим потом и точно окостенел. Обе ноги страшно затекли, я их совсем не чувствовал, вдобавок кружилась голова. Из носа пошла кровь, я машинально вытер ее рукавом плаща.

Клеенчатый плащ затрещал, как пересохшие вафли. Рукав покрывала толстая ледяная корка. Кровь катилась у меня из ноздрей мелкими каплями, они застывали, не долетая до земли. Порезы на груди вздулись и начали побаливать. Кроме того, я убедился, что с каждой секундой все труднее управлять мимикой. По мере того как к задубевшей коже лица возвращалась эластичность, все шире раскрывались глубокие порезы.

Оставалось надеяться, что крупные сосуды не затронуты. И конечно, на врачебное искусство тети Берты.

По мраморным лакунам гулял пронизывающий ветер.

Я понимал только две вещи — что все мы замерзнем, если немедленно не начнем двигаться, и что церемония завершилась. Все были живы, но пока не могли прийти в себя. Сердца стариков стучали с перебоями, почти в два раза медленнее обычного. Состояние дяди Эвальда можно было назвать обмороком. С ним что-то случилось, я никак не мог определить, что именно. То есть конечности целы и мозг функционировал, но…

Мой любимый кровник словно надорвался.

На остывших жаровнях скрючились три кошачьих трупа, остальные исчезли. Большеухий унес их с собой.

От камней поднимался пар, как в деревенской бане дяди Сани. Багровый ночной свет, проникавший раньше сквозь щели в мраморе, сменился пульсирующим голубоватым сиянием. Вокруг нашей пентаграммы волнами наметало рыхлой перловки. Снег походил на пенопластовую труху, он скрипел и вздрагивал под моими голыми пятками, точно на глубине начиналось извержение вулкана.

Прошло гораздо больше времени, чем мне казалось раньше. Не час, и не два, возможно, целые сутки. Угли почти прогорели, вместо костров тети Берты остались темные колодцы в сугробах. Меня качало из стороны в сторону. Анка и Мария спали прижавшись друг к другу, полузасыпанные снегом. Большеухий не решился пересечь запретную черту из травы.

С неровных потолков протянулись сосульки, пурпурный камень подернулся инеем, словно его присыпали мукой. Я обернулся ко входу в пещеру и понял, что не ошибся. Море тряслось, от падающих сверху валунов вскипали буруны. Но это было еще не все.

Я чувствовал, как снизу, из бездонной дыры, что-то поднималось.

Мрамор трясло. Всю гору трясло. Моя шевелюра резко заныла, отдавая тупой болью в виски, что означало крайнюю опасность.

— Что?… — первой очнулась тетя Берта. — Что? Бернар, ты где, мальчик?..

— Я тут. Надо скорее бежать!

Возможно, это было землетрясение, или действительно проснулся вулкан, разбираться было уже некогда.

— Буди девочек! — распорядилась тетушка. Не обращая внимания на мороз и на свою наготу, она принялась хлестать по щекам окаменевших мужчин.

Саня и дядя Эвальд походили на застывшие статуи, иней покрывал их щеки и губы, ресницы стали, как на рекламе туши, только белого цвета. Тетя Берта, тормоша кровников, одновременно натягивала хрустящую одежду. Я тоже ринулся надевать брюки. Брюки и рубашка, оставленные на краю верхней террасы, смотрелись так, словно искупались в цементном растворе. Пытаясь застегнуть «молнию», я содрал ноготь, даже не почувствовав боли.

Разбудить женщин оказалось несложно. Я еще не умею усыплять, как это делают взрослые, но вывести сознание из сумрака — дело трех секунд. Мария очухалась, тут же схватившись за пистолеты, поводя вокруг себя осоловевшим взглядом. Анка ойкнула и села в снег, не отрывая взгляда от чего-то у меня за спиной.

На ее белом, как простыня, лице играли голубоватые молнии.

— Скорее! — позвал я. — Разотри уши и нос, можно замерзнуть! Скорее вставайте, здесь опасно!

Позади надрывно кашлял дядя Эвальд. Он перевернулся на бок. От его зада по заиндевевшему песку расползалась паутинка дымящихся кровавых ручейков.

— Священные духи, о нет! — всхлипнула тетя Берта. — Помогите же ему!