Уильям Гибсон - Нейромантик

– Кейс? – Молли села в кровати и, встряхнув головой, отбросила с линз волосы.

– А кто же еще, дорогая?

– Что с тобой? – Зеркальца неотрывно следили за ним, пока он шел через комнату.

– Со мной вот... я, к сожалению, забыл, как это называется, – сказал он, вытаскивая из кармана рубашки туго скрученный рулон голубых кожных дисков, упакованных в пластиковые пузыри.

– Господи, – сказала она, – только этого нам не хватало.

– Истиннее слов в жизни не слыхивал.

– Стоило выпустить тебя из поля зрения на один час, как ты тут же принялся зарабатывать очки. – Молли тряхнула головой. – Надеюсь, ты не забыл, что сегодня вечером у нас званый ужин с Армитажем? Местечко под двадцатый век. Будем смотреть, как Ривейра выеживается своими фокусами.

– Угу, – довольно сказал Кейс, выгибая спину. Блаженная улыбка, как приклеенная, не сходила с его губ. – Класс.

– Господи, – сказала Молли, – чем бы это ни было, но если оно сумело пройти сквозь все преграды, которые тебе вживили в Тибе, ты будешь чувствовать себя крайне паршиво, когда действие этого снадобья прекратиться.

– Сука, сука, сука, – ответил ей Кейс, торопливо расстегивая ремень на джинсах. – Рок. Погибель. Только это и слышу.

Он сорвал с себя джинсы, рубашку, затем трусы.

– Я считаю тебя достаточно умной, чтобы воспользоваться преимуществами моего неестественного состояния.

Он опустил взгляд вниз.

– Я хочу сказать, ты только посмотри на это неестественное состояние.

Молли рассмеялась.

– Долго это не продлится.

– Но оно длится, – ответил он, забираясь на песочный пластик, – длится – в том-то и его неестественность.

– Кейс, что с тобой? – сказал Армитаж.

Официант усаживал их за столик в "Vingtieme Siecle" [ 20]. Это был самый маленький и самый дорогой из плавучих ресторанчиков на небольшом озере рядом с "Интерконтиненталем".

Кейс пожал плечами. Брюс, конечно же, забыл предупредить его о последствиях.

Кейс попробовал поднять стакан воды со льдом, но только расплескал содержимое. Его руки била крупная дрожь.

– Наверное, съел что-нибудь, – пробормотал он.

– Я хочу, чтобы тебя осмотрел врач, – сказал Армитаж.

– Просто гистаминная реакция организма, – принялся врать Кейс. – Много путешествий, разная еда, иной раз не очень свежая.

На Армитаже был темный костюм, чересчур официальный для этого места. Его золотой браслет позвякивал, когда он поднимал бокал с вином, чтобы сделать глоток.

– Я уже заказал за тебя, – сказал он.

Молли и Армитаж ели в полном молчании. Кейс трясущимися руками кромсал свою отбивную на крошечные дольки и топил их в густом соусе по краям тарелки, но в конце концов отодвинул блюдо, не отведав ни кусочка.

– Господи, – сказала Молли, расправившись со своей порцией, – давай-ка это сюда. Ты знаешь, чего это стоит? – Она решительно придвинула к себе тарелку Кейса. – Цельное животное выращивается несколько лет, а потом его убивают. Это тебе не телятина из колбы.

Она набила полный рот и принялась жевать.

– Я не голоден, – выдавил из себя Кейс.

Его мозг был высушен и выветрен. Нет, подумал он, его бросили в кипящий жир и забыли в нем, и этот жир охладился, после чего вязкое тяжелое вещество застыло в извилинах мозговых долей и простреливалось теперь зеленовато-красными молниями боли.

– Ты жутко выглядишь, черт тебя побери, – жизнерадостно сказала Молли.

Кейс решился попробовать вино. Бетафенетиламиновое отравление придало вину вкус йода.

Свет начал постепенно гаснуть.

– " Le restaurant Vingtieme Siecle ", – объявил бестелесный голос с четким акцентом жителей Мурашовника, – имеет честь представить вам голографическое кабаре мистера Питера Ривейры.

Со всех сторон за столиками вяло зааплодировали. Официант зажег одинокую свечу и водрузил ее в центре их столика, собрал посуду и тарелки. Вскоре на всех столиках горели свечи. Были поданы напитки.

– Что происходит? – спросил Кейс у Армитажа, но тот ничего не ответил.

Молли ковыряла в зубах красным ногтем.

– Добрый вечер, – сказал Ривейра, появляясь на сцене в дальнем конце ресторанного зала.

Кейс сморгнул. В своем тяжелом состоянии он не заметил сцену. И не видел, откуда вышел Ривейра. На душе у Кейса стало еще паршивей.

Поначалу ему казалось, что Ривейра подсвечен сзади небольшим прожектором.

Но Ривейра светился сам по себе. Свет облегал фигуру Питера подобно второй коже, отбрасывая блики в темноту сцены вокруг него. Свечение было голографической проекцией.

Ривейра улыбался. Он был облачен в белый смокинг, в петлице смокинга, в глубине черной гвоздики, мерцали голубые камушки. Его идеально отполированные ногти блеснули, когда он воздел руки в приветственном жесте, выражая свое почтение аудитории. Кейс услышал, как вода озера плещется о борта ресторана.

– Сегодня вечером, – сказал Ривейра, и его удлиненные глаза просияли, – я хотел бы предложить вашему вниманию замечательный номер. Это одна из моих последних работ.

На его поднятой и повернутой вверх ладони оформились холодно блестящие рубины. Ривейра уронил их. На пол упали кровавые капли, из места их падения выпорхнул сизый голубь и исчез в тени за сценой. Кто-то восхищенно ахнул. Из разных концов зала полетели аплодисменты.

– Эту свою работу я назвал "Кукла".

Ривейра опустил руки.

– Я хотел бы посвятить ее премьеру, здесь, сегодня вечером, леди Три-Джейн Мари-Франс Тиссье-Ашпул. [ 21]

Слабый шелест вежливых аплодисментов. Когда аплодисменты стихли, глаза Ривейры, как показалось Кейсу, нашли в зале их столик.

– А также еще одной присутствующей здесь леди.

Свет в ресторане постепенно, за несколько секунд, погас окончательно – осталось только мерцание свечей. Голографическая аура Ривейры тоже потухла, вместе со светом, но Кейс по-прежнему видел его, стоящего на сцене со склоненной долу головой.

На сцене стали множиться световые линии, горизонтальные и вертикальные, образуя открытый с одной стороны куб. Лампы освещения ресторана снова слабо затеплились. Конструкция в виде рамы на сцене казалась состоящей из замерзших лунных лучей. Создавалось впечатление, что Ривейра, который стоял с опущенной головой, с закрытыми глазами, прижав руки к бокам, дрожит от непомерного напряжения. Внезапно внутреннее пространство туманного куба заполнилось, превратилось в комнату, в комнату без четвертой стены, что позволяло аудитории видеть, что в ней происходит.

Ривейра немного расслабился. Он поднял голову, но глаз не открывал.

– Я когда-то жил в этой вот комнате, – сказал он, – и не помню случая, чтобы в то время я ночевал в каком-либо другом месте.

Стены комнаты были оклеены пожелтевшими от времени светлыми обоями. Мебель состояла из двух предметов: одним был простой деревянный стул, другим – железная кровать, выкрашенная белой эмалью. Краска на трубках кровати лупилась и местами осыпалась, обнажив черное железо. На кровати лежал голый ветхий матрас в коричневую полоску. Над кроватью на перекрученном черном проводе висела электрическая лампочка без абажура. Кейс разглядел толстый слой пыли на верхней части лампочки. Ривейра открыл глаза.