Гильермо Дель Торо - Форма воды

Одна последняя ложь перед возвращением домой.

Одна дополнительная морщинка, которую нужно разгладить.

Берни провожает Джайлса в помещение, которое, как он надеялся, будет комнатой для переговоров, но оказывается не более чем пустующим офисом со столом и парой стульев внутри. Берни не садится, и Джайлс тоже не садится, хотя это выглядит почти враждебно после всех этих улыбок и рукопожатий.

Он напоминает себе, что если у него и есть здесь друг, то это как раз Берни Клэй, а не эти богатые солидные мужчины в лобби, в один глоток выпивающие свои коктейли. Берни был одним из тех, кто двадцать лет назад голосовал за то, чтобы пинком отправить Джайлса на улицу, но он сделал это скрепя сердце, и Джайлс напоминает себе о бесполезности мученичества.

Детям Берни тоже надо есть, не так ли?

Воспоминания о событии, что стало причиной той катастрофы, удручает Джайлса, большей частью скучной предсказуемостью, ведь там сплошные клише и мифы о художниках. Бар в Маунт-Вернон, ворвавшиеся полицейские со вскинутыми значками.

Всю проведенную в тюрьме ночь его посещала одна и та же мысль – что его отцу в газетах больше всего нравится криминальная хроника. Джайлс надеялся, что глаза его старика, подобно его собственным, стали видеть хуже и не разберут мелкий шрифт. Позже, когда так и не получил ни единой весточки от родителя, он понял, что ошибался.

И через неделю после увольнения Джайлс взял себе первого кота.

Жульнические встречи с Берни стали значимой частью его работы в последующие годы. Но как мог он жаловаться, ведь никто больше, начиная с мистера Кляйна и мистера Саундерса, не одобрял сотрудничества с мистером Гандерсоном.

Он изображает широкую, яркую улыбку вроде той, которую оставил на холсте. Реклама, думает он, только на этот раз для себя.

– Что, ради бога, случилось с Хэзел? Не думал, что она способна пропустить день.

Берни ослабляет узел галстука.

– Ты не поверишь, Джайлси, старушка стрельнула глазками в одного фабриканта бутылок и… опа… Они отбыли в Лос-Анджелес… ну и расчет забрала, само собой, вот так.

– Нет! Я полагаю, это хорошо для нее.

– Для нас – плохо. Поэтому все у нас в беспорядке, мои извинения за бардак в лобби. Справимся с этим. Если вдруг знаешь достойную девушку, то дай мне знать, ладно?

Джайлс на самом деле знает достойную девушку, которая годами горбатится без надежды на карьеру в тоталитарных условиях исследовательского центра, но увы, Элиза не сможет отвечать на звонки. Несколько секунд, которые он тратит на обдумывание этой идеи, проходят в молчании, что заставляет Берни ежиться, и настроение Джайлса падает.

Берни находится в запертой комнате наедине с отщепенцем.

И сколь бы ни был Джайлс раз поболтать о старых добрых днях в рекламном бизнесе, он не может стать причиной дискомфорта для стоящего рядом человека.

– Ну, хорошо, позвольте мне показать вам работу… кое-что я сделал…

Оба с облегчением вздыхают, когда щелкают застежки портфеля, шуршит кожа. Джайлс укладывает холст на стол и гордо указывает на него, хотя в этот момент он чувствует только панику.

Неужели что-то не так с освещением?

Семейство, которое он нарисовал, можно использовать как пособие по анатомии, словно их кожа протерлась и кости едва не торчат наружу. И правда ли он изобразил четыре лишенных тела головы, почему не заметил, насколько омерзительно они выглядят? Даже цвета словно выцвели, за исключением желатина, который выглядит магматическим апофеозом красного цвета.

– Алое, – Берни вздыхает.

– Слишком ярко, – говорит Джайлс. – Полностью согласен.

– Нет, дело не в этом. Хотя губы папаши выглядят немного… кроваво… Просто. Цвет в целом не годится. Красный совсем не в моде. Мы больше не используем его. Неужели я не говорил вам об этом? Хотя может быть, и нет. Как я сказал, у нас бардак. Красный зарубили на совете директоров. Новый тренд… вы готовы? Теперь это зеленый.

– Зеленый?

– Велосипеды. Электрогитары. Хлопья для завтрака, даже тени для глаз и прочее. Внезапно оказалось, что зеленое – это будущее для всего. Даже новый вкус у всего… Зеленый полностью и совершенно. Яблоко, дыня, виноград, песто, фисташки, мята.

Джайлс пытается игнорировать квартет издевательски скалящихся черепов и таращится на желатин, который они вроде бы хотят. Он чувствует себя глупым и слепым. Не имеет значения, упоминал ли Берни цвет раньше или нет, ведь если у Джайлса есть хоть какой-то здравый смысл, то он должен был понять сам.

Что за сорт людоедского аппетита будет возбужден желатином столь красным, словно он извлечен прямо из бьющегося сердца?

– Это не я, Джайлси, – говорит Берни. – Это всё фотографы. Каждый клиент, проходящий через наши двери сегодня, хочет мгновенных снимков, красивых девушек с гамбургерами, пачками энциклопедий или что они там продают, и еще он хочет попасть на кастинг, чтобы посмотреть, кого мы выберем. Я последний человек в нашей конторе, кто пытается продать шишкам настоящее искусство. Искусство – это искусство, говорю я. А ты, Джайлси, великий художник. Надеюсь, у тебя было время рисовать что-то свое?

Рисунки выглядят как остатки пирожного с лаймом в ярком свете «Дикси Дау»: танталовы муки.

Джайлс засовывает их обратно в портфель.

Вес его не покажется на обратном пути столь успокаивающим, каким он был на пути сюда. Нет, Берни, за «что-то свое» он не брался очень много лет, поскольку был занят, рисуя и перерисовывая желатин, который не нужен никому вне зависимости от цвета будущего.

Стрикланд ощущает горячие мурашки стыда.

Струйка мочи ползет по плиткам пола – это слишком много, он хотел лишь чуток пугнуть уборщиц. Он планирует припугнуть всякого, кто увидел Образец сегодня ночью. Это трюк, которому он научился у генерала Хойта, когда они находились в Токио: всякий раз, когда сталкиваешься с кем-то менее значительным, покажи, что он ничего для тебя не значит.

Так что едва он увидел черную уборщицу, изогнутую спину белой уборщицы и писсуар, замысел возник сразу же.

Но это отвратительно. Ссать наземь – это он делал в Амазонии.

Чистота – это то, что ему сейчас жизненно необходимо, и вот он, буквально мочится на нее.

Он оглядывается через плечо и наконец-то присматривается к той, что поменьше. Лицо у нее без макияжа, лишено того месива, которым так любит мазаться Лэйни, и от этого он чувствует себя только хуже.

Стрикланд напрягается, опустошая мочевой пузырь, и оглядывается, думая, что сказать. Находит электрохлыст – нет сомнений, что сейчас женщины уставились на него.

Эту штуку он выторговал у одного фермера перед тем, как покинуть Бразилию, и крестьяне, едва говорившие по-английски, именовали ее почему-то «алабамский прывет». На самом деле помогала «мотивировать» Образец, когда надо было загнать его куда-нибудь или, наоборот, извлечь.