Дэн Симмонс - Троя

Волны вероятности смещаются в недоступных моему восприятию квантовых сферах. Воздух вокруг содрогается, замирает и вновь подергивается рябью. Осторожно снимаю капюшон. И обретаю облик.

Облик Афины Паллады, Тритогенеи, Третьерожденной из бессмертных, Дщери Зевса, Заступницы ахейцев. Гордо выпрямившись во все свои девять футов, излучая собственное сияние, приближаюсь к ложу героев. Друзья разом просыпаются.

Новое тело неустойчиво, каждый атом так и норовит сорваться с катушек. Вибрас не рассчитан на то, чтобы превращать кратковечных в Олимпийцев. Позвоночник опасно гудит, будто натянутая струна арфы, готовая лопнуть. Значит, время дорого. С трудом, но все же отмахиваюсь от непривычных ощущений: подумать только, у меня вагина и грудь, я – богиня!

И все-таки форма слишком нестабильна. Да и силой Афины я не завладел – одной оболочкой, и то на секунды. А что потом? Ядерная реакция, полное расплавление? Поспеши, Тритогенея!

– Встать, Ахиллес! Подъем!

Быстроногий мужеубийца скатывается с подушек на пол и кое-как поднимается.

– Богиня! Что привело тебя в глухую полночь под этот кров, о дочь Громовержца?

Менетид следует примеру товарища, потирая глаза. Обнаженные тела мужчин затмевают красотой любую из будущих статуй героев. Меж мускулистых, бронзовых от загара бедер качаются ничем не прикрытые пенисы.

– МОЛЧАТЬ! – реву я сверхмощным, сверхчеловеческим голосом Афины.

Уверен, что перебудил всех в огромном шатре. Стража, наверное, уже забила тревогу. У меня меньше минуты. Словно подтверждая эту невеселую мысль, блистающая длань богини сменяется бледной, волосатой рукой профессора Хокенберри, однако молниеносно возвращает себе прежний вид. Ахилл смущенно уставился в пол и ничего не замечает. Зато глаза Патрокла приобретают размер чайных блюдец.

– О госпожа, если я чем-то обидел тебя… – Пелид несмело поднимает взгляд, но не голову.

– ЗАТКНИСЬ!!! – ору я. – РАЗВЕ В СИЛАХ МУРАВЕЙ, КОПОШАШИЙСЯ В ГРЯЗИ, ОБИДЕТЬ ЧЕЛОВЕКА? ИЛИ МЕРЗКАЯ, НИЧТОЖНАЯ КРЕВЕТКА НА ДНЕ МОРЯ МОЖЕТ ОСКОРБИТЬ РЫБАКА, МЫСЛИ КОТОРОГО ЗАНЯТЫ ДРУГИМ?

– Муравей? – растерянно повторяет Ахилл, надув идеальные губы, как малый ребенок.

– ВСЕ ВЫ МУРАВЬИ ПО СРАВНЕНИЮ С НАМИ! И ДАЖЕ МЕНЬШЕ! – Я делаю шаг вперед, и мой мерцающий свет озаряет их лица каким-то радиоактивным излучением. – ЗНАЙ ЖЕ, ЧТО ВАШИ СМЕРТИ ЗАБАВЛЯЛИ НАС, О СЫН ПЕЛЕЯ И НЕДОРАЗВИТЫЙ ОТПРЫСК ФЕТИДЫ!

– Недоразвитый отпрыск? – Щеки Пелида заливает краска. – Госпожа, чем же я…

– МОЛЧАТЬ, МАЛОДУШНЫЙ! – Рев усиливается настолько, что оскорбление слышат в ставке Агамемнона, примерно за милю отсюда. – ЧИХАЛИ МЫ НА ВАС! НА ЛЮБОГО ИЗ КРАТКОВЕЧНЫХ! ВАШИ ВОЙНЫ – ТОЛЬКО ИГРА, ЗАБАВА ДЛЯ БЕССМЕРТНЫХ! А РОБОСТЬ НАМ НАДОЕДАЕТ, ТЫ ПОНЯЛ, БЫСТРОНОГИЙ ? – Моя глумливая усмешка превращает поэтический эпитет в уничижительную брань.

Герой сжимает кулаки, словно готовясь броситься на врага.

– Богиня… Афина Паллада, надежа ахейцев… Я всегда возносил тебе лучшие жертвы…

– ОЛИМПУ НЕ НУЖНЫ ПРИНОШЕНИЯ ТРУСА! – громыхаю я, ощущая, как вероятностная волна подлинной богини исступленно рвется обратно. Остаются считанные мгновения. – ОТНЫНЕ МЫ САМИ БЕРЕМ ВСЕ, ЧТО ПОЖЕЛАЕМ!

Поддельная Афина простирает руку к Менетиду; тросточка-тазер умело припрятана в складках хитона, палец ложится на спусковую кнопку.

– ЗАХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬ ОСТАНКИ ДРУЖКА, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ К НАМ НА ВЕРШИНУ! ПОПРОБУЙ-КА СУНЬСЯ, ЗАЯЧЬЯ ДУШОНКА!

Я целюсь в середину бронзовой, лишенной растительности груди Патрокла и наношу сокрушительный удар в пятьдесят тысяч вольт.

Будто пораженный молнией, парень хватается за сердце, содрогаясь, словно в припадке, и с душераздирающим криком валится ниц. В воздухе резко пахнет мочой.

Нагой, ошарашенный происходящим Ахиллес бешено выпучивает глаза, сжимает и разжимает кулаки, однако по-прежнему не двигается с места. Не дожидаясь, пока он опомнится, я в образе Афины склоняюсь вперед, поднимаю безжизненного с виду Патрокла за волосы и грубо тащу вон из палатки.

Очнувшись, Пелид со страшным воплем хватает с кресла ножны и молниеносно извлекает клинок.

Но я уже выволок обмякшее тело на улицу. Взятая напрокат плоть богини расползается по швам и покрывается частыми полосками помех, как изображение на плохом телевизоре. Нащупываю на шее медальон: пора уносить ноги вместе с жертвой.

Троица странников спешно покинула крышу и углубилась в один из тесных проулков. Звездного света и голубого сияния от нейтринного луча, пылающего на Храмовой Горе, еле хватило, чтобы на бегу не врезаться в стену и не свалиться в колодец. Дверные проемы и пустые окна заполняла непроглядная тьма. Даэман быстро отстал и начал задыхаться. Ни разу, даже в раннем детстве, не приходилось ему гоняться по улицам. С какой стати? Что за бессмысленное занятие?

Сотни и сотни смертоносных клинков, надвигаясь, царапали камни мостовой и плоские крыши в одном квартале позади.

– Итбах-аль-Яхуд! – скрежетали громкоговорители, которые Сейви нарекла муэдзинами.

Из тесного неосвещенного переулка друзья выбежали в какой-то прогал, усеянный тускло блестящими человеческими скелетами, а оттуда нырнули в совсем уж кромешный мрак внутреннего дворика. Гулкий топот и скрежет лезвий неумолимо приближались.

– Итбах-аль-Яхуд! – все назойливей громыхало в ушах.

«Еврейка здесь только Сейви, что бы это ни значило, – мелькнуло в голове собирателя бабочек. – Если ее оставить, то и нас не тронут. Наверное, даже помогут вернуться домой. Пускай сама выкручивается! Нам-то чего ради лезть в петлю?»

Тем временем Харман, тяжело дыша, пересек дворик вслед за старухой и проскочил под низенькую арку обветшалого строения.

«Ну, раз он так хочет, – подумалось Даэману, – я могу и один…»

Он перешел на шаг и остановился посреди пыльной мостовой. Недавний именинник замер в черном проеме и помахал товарищу: догоняй! Молодой мужчина обернулся на мерзкий звук (точно сухие кости сыпятся на камни) и разглядел при свете голубого луча первую дюжину войниксов, наводнивших дорогу.

Неведомый доселе страх сковал душу коллекционера. Один?! Нет, один он не сможет! Все что угодно, только не это! И собиратель бабочек рванулся вперед.

Троица устремилась вниз по лестнице, сужающейся и дряхлеющей прямо-таки на глазах. Четырьмя пролетами ниже, когда последний отраженный свет улицы померк во влажном сумраке, Вечная Жидовка достала из мешка фонарь. Тонкий луч прорезал темноту, и сердце Даэмана снова ухнуло в пятки: тесный коридор упирался в глухую стену.

– Скорее! – шепнула старуха.

Отведя рукой кусок неприметной дерюги, она ловко скользнула в какую-то нору. Харман без раздумий нырнул следом. Внутри, словно в колодце, загуляло эхо.