Дэн Симмонс - Троя

Никто расставался с жизнью.

Харман возбужденно расхаживал по комнатке на первом этаже Ардис-холла, приспособленной под импровизированный — и большей частью бесполезный — лазарет. Здесь находились книги для «глотания» с анатомическими таблицами, с описанием того, как оказывать первую помощь, лечить переломы костей и так далее, однако до сего дня один лишь Никто имел дело с более серьезными ранами. Двое из тех, кого захоронили на свежем кладбище у северо-западного края ограды, скончались от боли в этом самом лазарете.

Ада не покидала супруга с тех пор, как он, пошатываясь, вошел через северные ворота. Целый час она то брала его за руку, то прикасалась к локтю, словно желая увериться, что муж действительно здесь, подле нее. Только что Харман и сам лежал на соседней койке рядом с Никем, лечил глубокие порезы. Некоторые пришлось зашивать, и это было больно. Однако еще больнее оказалось пользоваться самодельными обеззараживающими жидкостями — то есть, попросту говоря, неразбавленным спиртом и чем-то еще в этом роде. А вот грек получил чересчур серьезные раны, чтобы надеяться на доморощенные средства. Товарищи как могли смыли грязь, наложили несколько стежков на пострадавший скальп, обработали открытые участки плоти антисептиком — бородач даже не очнулся, когда на них лили алкоголь, — но рука была слишком сильно повреждена; она и на теле-то еле держалась при помощи потрепанных связок, обрывков соединительной ткани да покалеченной кости. Не успели самозваные лекари наложить повязки, как те промокли от крови.

— Он умирает, да? — подала голос Ханна.

Несчастная не выходила из лазарета ни на минуту, даже для того, чтобы сменить обагренные одежды.

— Похоже на то, — сказал Петир. — Да, бедолаге не выжить.

— Почему он не приходит в себя? — промолвила молодая женщина.

— Должно быть, всему виной сотрясение мозга, — отозвался девяностодевятилетний. — Вряд ли это из-за рваных ран.

Ему захотелось выругаться. Это надо же, «проглотить» сотни томов по хирургии, а толку-то? Все равно в подобных условиях и без опыта никто не рискнет вскрывать голову еще живого человека, чтобы ослабить внутричерепное давление, а если даже рискнет… Так или иначе Одиссей-Никто обречен.

Ферман — добровольный санитар примитивного лазарета, «проглотивший» больше медицинских книг, чем Харман, задумчиво поднял голову (на случай операции он уже правил пилу и мясницкий нож), а затем негромко сказал:

— Скоро придется решать, что нам делать с его рукой. — И он вернулся к точильному камню.

Ханна повернулась к Петиру:

— Я слышала, он пару раз начинал бормотать по дороге. Ты хоть что-нибудь разобрал?

— Не совсем. Почти ничего. Кажется, это был язык, на котором говорил другой Одиссей, из туринской драмы…

— Греческий, — вставил супруг Ады.

— Не важно, — произнес молодой человек. — Два слова прозвучали по-английски, но тоже без особого смысла.

— Какие слова? — встрепенулась женщина.

— Что-то там про «ворота»… И потом «взломать»… Вроде бы. Он еле слышно лепетал, я пыхтел, а стражники кричали… Мы уже приближались к северному входу. Наверно, хотел сказать: мол, если не откроют, взламывайте.

— Ерунда какая-то, — нахмурилась Ханна.

Петир пожал плечами:

— Чего только не ляпнешь, когда ты почти в отключке.

— Возможно. — Харман прикусил губу, вышел из лазарета под руку с любимой женщиной и принялся расхаживать по просторному особняку.

Примерно пятьдесят человек из четырехсот поселенцев Ардис-холла ужинали в главной столовой.

— Ты бы поела. — Супруг нежно погладил Аду по животу.

— А ты проголодался?

— Нет еще.

Правду сказать, свежие раны в ноге не давали ему покоя, и еда все равно не полезла бы в горло. Или же дело было в Одиссее, который лежал в лазарете, истекая кровью и наверняка умирая?

— Ханне придется туго, — шепнула Ада.

Девяностодевятилетний мужчина рассеянно кивнул. Что-то по-прежнему грызло его подсознание, некая неуловимая мысль, которая упрямо не желала облекаться в слова.

В огромной зале, некогда предназначавшейся для танцев, за длинными столами трудились дюжины работников: прилаживали перья и бронзовые наконечники к деревянным стрелам, мастерили копья, гнули охотничьи луки. Многие поднимали глаза и приветливо кивали проходящей мимо хозяйке Ардис-холла и ее мужу. Супруги отправились в жарко натопленную кузницу-пристройку, где трое мужчин и три женщины ковали лезвия для ножей и бронзовые клинки, а потом правили их с помощью крупных точильных камней. К утру, когда после ночной отливки принесут расплавленный металл для работы, здесь будет нестерпимая духота, подумалось Харману. Он задержался, чтобы коснуться почти завершенного меча: оставалось лишь обмотать рукоятку тонкими кожаными ремнями.

«Топорная работа. — Мужчине стало грустно. — Не только чудесный подарок Цирцеи, сотворенный неведомо кем и неведомо где, но даже простое оружие из древней туринской драмы многократно превзойдет эту вещицу мастерством исполнения и строгим изяществом отделки». И еще ему было горько, что первыми плодами человеческого труда за два с лишним тысячелетия явились вот эти грубые орудия для убийства: дождались-таки возвращения своего часа.

В кузницу ворвался Реман — видимо, спешил с вестями в особняк. С одежды мужчины капала вода, в бороде блестели сосульки. Совсем недавно, покончив с работой на кухне, он вызвался встать на караул.

— Что случилось? — осведомилась Ада.

— Войниксы, — выдохнул Реман. — Уйма войниксов. Ни разу столько не видел.

— Готовятся к атаке? — спросил Харман.

— Под деревьями пока толпятся. Но их там не меньше сотни.

На всех дозорных башнях загудели колокола. Тревога. Если бы твари перешли в наступление, звучали бы охотничьи рога.

Столовая быстро пустела; одеваясь на бегу, люди хватали оружие и мчались на боевые позиции: у частокола, во дворе, у торцевой стены, в оконных и дверных проемах, в портиках и на балконах особняка.

Девяностодевятилетний мужчина не тронулся с места. Так и застыл, будто скала посередине бурного потока.

— Харман? — прошептала жена.

Обернувшись, он повел ее против течения — назад, в лазарет, туда, где угасал Никто. Ханна уже оделась и нашла копье, но еще не решалась покинуть любимого. Прямо в дверях на друзей наткнулся Петир, однако вернулся к залитой кровью койке. Супруг Ады посмотрел на умирающего и сипло произнес:

— Он не сказал «взломать ворота». Он сказал: «Златые Ворота». Колыбель у Золотых Ворот.

И тут на башнях затрубили рога.

Дырка в небесах — дело нешуточное. Даэману следовало немедля возвратиться в Ардис и рассказать об увиденном. Он понимал, но не мог этого сделать. Не потому что боялся неосвещенной дороги от огороженного частоколом павильона к особняку, растянувшейся на добрую милю с четвертью, — просто чувствовал, что пока не готов.