Дэн Симмонс - Троя

— Это шутка, — отозвался гигантский краб.

— И потом, — произнес Чо Ли, издав тихий звук, похожий на кашель крохотного зверька. — Ты же… в буквальном смысле оптически… слепой.

— Спасибо, я заметил, — сказал Орфу. — Однако в свете конструктивных действий, направленных на ликвидацию расовой дискриминации, практику найма трудящихся следует… Ладно, проехали, некогда объяснять… Могу назвать вам целых три неоспоримых причины, чтобы включить меня в наземную команду.

— Мы еще не определились, состоится ли миссия вообще, — промолвил Астиг-Че. — Впрочем, излагай свои доводы. А потом совет первичных интеграторов примет несколько важных решений.

— Прежде всего, разумеется, — начал Орфу, — для переговоров с любой разумной расой, какая только встретится на Земле, вам не найти лучшего посла, чем я.

Генерал Бех бин Адее грубо усмехнулся.

— Когда же вы собираетесь общаться — до или после того, как размажете их в радиоактивный гной?

— Во-вторых, пусть это и не так бросается в глаза, ни один из моравеков на этом корабле, а то и в мире, не знаком, как я, с романами Марселя Пруста, Джеймса Джойса, Уильяма Фолкнера, Джорджа Марии Вонга, не говоря уже о поэзии Эмили Дикинсон и Уолта Уитмена, а стало быть, я глубже всех вас постиг сокровенные тайны человеческой психологии. Если выпадет случай потолковать по душам со «старомодными» людьми, мое присутствие будет жизненно необходимо.

— Не знал, что ты изучаешь еще и Джойса, Фолкнера, Дикинсон и Уитмена , — заметил по личному лучу Манмут.

— Да как-то к слову не пришлось , — ответил иониец. — Понимаешь, надо было чем-то занять свой ум, работая в жестком вакууме и серном торе на Ио последние два стандартных тысячелетия.

— Две тысячи стандартных лет! — Маленький европеец опешил. Век моравеков был долог, но даже триста лет считалось у них перебором. Манмут и сам существовал не более полутора веков. — Ты никогда не говорил о своем возрасте!

— Опять же к слову не пришлось , — откликнулся Орфу.

— Я не совсем уловил логику твоих устных рассуждений, прежде чем вы с другом вступили в личную беседу, — произнес первичный интегратор, — однако прошу, продолжай. Кажется, ты говорил о трех неоспоримых поводах взять тебя в команду.

— А вот вам и третья причина уделить мне кресло в шлюпке, — сказал гигантский краб, — образно выражаясь, я все разгадал.

— Разгадал? Что? — обронил Сума Четвертый.

Черный ганимедянин, конечно, не стал открыто смотреть на хронометр, однако в его словах слышалось явное нетерпение.

— Да все, — пояснил Орфу. — Почему на Красной планете водятся греческие боги. Зачем проложен туннель через пространство и время в иную вселенную, где до сих пор бьются за Трою. Откуда взялся немыслимо переменившийся Марс. Для чего Просперо и Калибан, герои допотопной шекспировской пьесы, ожидают нас на этой, настоящей Земле и почему Брано-Дыры возникают словно грибы после дождя, разрушая квантовые основы Солнечной системы… Одним словом, все.

Имя женщины, похожей на юную Сейви, и впрямь было Мойра, но Просперо то и дело называл ее Мирандой, а один раз, к вящему замешательству Хармана, даже Монетой. Впрочем, смущение возлюбленного Ады и так уже не ведало границ. В течение первого часа он вообще не знал, куда девать свой взгляд. Уже за неким подобием завтрака мужчина осмелился покоситься на разбуженную красавицу, но так и не рискнул посмотреть ей в глаза. Потом сообразил, что со стороны похоже, будто бы он пялится на ее грудь, и вновь отвернулся.

Мойру нимало не трогали его терзания. Она попивала свежий апельсиновый сок, подносимый летающим сервитором, и болтала с магом.

— Просперо, старый ты сумасброд! Сам, что ли, придумал такой оригинальный способ меня будить?

— Разумеется, нет, дорогая Миранда.

— Оставь эти глупости. Если я Миранда, то ты — мандрагоровый корень, так и знай. Никогда я не приходилась, да и сейчас не прихожусь тебе дочерью.

— Ты была и есть моя дочь, дорогая Миранда, — промурлыкал старец. — Разве остался на Земле хотя бы один из постлюдей, которому не я помог бы сделаться таковым? Разве ты зародилась не в чреве моих генетических лабораторий и не они стали твоей первой колыбелью? И после этого я — не твой отец?

— А что, на Земле и впрямь остался кто-то из постлюдей? — спросила женщина.

— Насколько мне известно, нет.

— Ну и катись.

Она повернулась к Харману, отпила горячего кофе, разрезала апельсин пугающе острым ножом и представилась:

— Меня зовут Мойра.

Троица сидела за крохотным столом посреди маленькой комнаты, которой мужчина не заметил прежде. Это была неглубокая ниша в изогнутой, уставленной фолиантами стене колоссального купола, примерно в трех сотнях футов над беломраморным лабиринтом. Легко понять, почему супруг Ады не разглядел этого алькова, огражденного книжными полками. По дороге Харман увидел еще несколько подобных комнат; в одних стояли похожие столы, в других — обложенные подушками скамьи перед загадочными экранами и приборами. Металлические лестницы оказались эскалаторами, иначе троице пришлось бы изрядно попотеть, взбираясь на такую высоту. Шагая по узким каменным выступам без перил и поднимаясь вместе с подвижными ступенями кованого железа, напоминающими скорее воздушное кружево, мужчина страшился опустить глаза, вместо этого он пристально смотрел на корешки томов и жался ближе к полкам.

Разбуженная оделась, как и Сейви в день их первой встречи: на ней был синий жакет, брюки из рубчатого плиса, высокие кожаные ботинки и даже короткая шерстяная накидка знакомого покроя — невероятно сложного, со множеством складок, разве что темно-желтого, а не алого, как у старухи, цвета. Главное отличие — не считая впечатляющей разницы в возрасте — состояло в том, что Сейви целилась в пришельцев из пистолета (Харман тогда впервые увидел огнестрельное оружие), а эта ее копия — Мойра, Миранда, Монета — встретила гостя совершенно безоружной, уж тут сомневаться не приходилось.

— Что же произошло, пока я спала, Просперо? — промолвила она.

— Прошло четырнадцать веков. Ты желаешь услышать пересказ из десятка фраз?

— Да, если можно.

Женщина разделила сочный апельсин и протянула дольку супругу Ады; тот прожевал угощение, не ощутив его вкуса.

— «Леса гниют, — произнес нараспев маг, — леса гниют и валятся на землю,