Дэн Симмонс - Троя

— Сказать можно все, — повторила спутница. — Так ты стал еще и отцеубийцей, если не врешь?

— Ну да, — подтвердил ахеец. — И я никогда не вру.

Блондинка с белой кобылой фыркнули в унисон.

Быстроногий пнул пятками своего вороного и первым спустился по склону на изрытую колеями южную дорогу, ведущую от великих Скейских ворот (они тоже пропали, хотя исполинский дуб, росший там со дня основания города, остался на том же месте) прямо в долину Скамандра, что пролегла между Троей и берегом.

— А если твой жалкий Гефест отныне правит бессмертными, — визгливый голос Пентесилеи действовал на нервы, будто скрип ногтей по гладкой сланцевой плите, — то почему же он боялся высунуть нос из своей пещеры все время, пока мы пробыли на Олимпе?

— Я уже говорил. Кузнец ожидает развязки битвы между титанами и богами.

— Будь он преемником Зевса — какого Аида не вызовет громы с молниями и сам не положит конец войне?

Ахилл ничего не ответил. Он обнаружил: иногда, если долго молчать, амазонка сама затыкается. Земля в долине Скамандра, одиннадцать лет служившая полем сечи, казалась нетронутой волшебством: на ней до сих пор темнели бесчисленные следы копыт, отпечатки сандалий, следы колес, а на камнях застыла кровь, но люди, кони, колесницы, оружие, мертвецы и прочие артефакты начисто испарились, как и предсказывал Гефест. Пропали даже шатры ахейцев и черные остовы сожженных кораблей.

Несколько минут скакуны отдыхали на берегу, а всадники молча смотрели, как теплые волны Эгейского моря лениво накатывают на пустой песок. Ахеец никогда не признался бы своей «волчице»-спутнице, но у него щемило сердце при мысли о вечной разлуке с товарищами по оружию — с хитроумным Одиссеем, горластым Большим Аяксом, улыбчивым лучником Тевкром, верными мирмидонцами, даже с глупым рыжеволосым Менелаем и его злокозненным братом Агамемноном, немезисом Ахиллеса. Странно, подумал герой: даже заклятого врага начинает недоставать, когда вы насовсем расстаетесь.

Тут он припомнил Гектора и рассказы Гефеста об «Илиаде», то есть о собственном будущем, — и досада подняла в нем волну желчи. Мужчина повернул коня на юг и отхлебнул из меха, притороченного к седлу.

— И еще вряд ли я когда-нибудь поверю, что ущербный бородач вообще имел право заключить наш брак, — проворчала за спиной Пентесилея. — Все это хрень собачья.

— Он царь над всеми богами, — устало промолвил Ахилл. — Кто же более достоин освятить наши узы?

— Пусть освятит мою задницу, — буркнула амазонка. — Мы что, уезжаем? Зачем это нам на юго-восток? С какой стати? Чего там хорошего? К чему покидать поле битвы?

Ахеец молча правил конем четверть часа, потом остановился и произнес:

— Видишь реку, женщина?

— Конечно, вижу. Думаешь, я слепая? Это всего только вшивый Скамандр: пить — грязно, плавать — мелко. Брат Симоиса, они сливают свои быстрокатные воды в нескольких милях вверх по течению.

— Здесь, у этой реки, которую мы нарекли Скамандром, а боги — священным Ксантом, — начал герой, — здесь, если верить Гефесту, который пересказывал моего будущего биографа Гомера, могла состояться моя величайшая aristeia — битва, что обессмертила бы имя Ахилла еще до того, как от моей руки падет сам Гектор. На этом берегу, женщина, я шутя одолел бы всю троянскую армию и даже, представь себе, взбудораженную богом реку — и закричал к небесам: «Смерть вам, троянцы, смерть! Прямо везде сквозь ряды я пройду к Илиону!» Здесь, женщина, я молниеносно прикончил бы Ферсилоха, Мидона, сверг Астипила и Мнесса, сверг Фразия, Эния и Офелеста. Тогда пеонийцы ринулись бы на меня с тыла, но я бы и с ними со всеми расправился. А на том берегу, со стороны Трои, я бы убил обоеручного копьеборца Астеропея: мой пелийский ясень против его двух дротов. Поначалу мы оба промахнулись, но я налетел и мечом у надменного душу исторгнул: чрево близ пупа ему разрубил, как раз когда враг напрягался рукою дебелой вырвать из берега мой медножальный дрот, чая согнуть и сломить Эакидов убийственный ясень…

Мужеубийца запнулся. Пока он разглагольствовал, Пентесилея спешилась и отошла за кустик. При звуке журчащей струи Ахиллеса вдруг потянуло прикончить амазонку собственными руками, а тело бросить падальщикам, рассевшимся по кустам у реки. Не оставлять же хищных птиц без обеда, ведь вся мертвечина разом пропала.

Да, но герой уже знал, что не сумеет причинить амазонке боль. Любовное заклинание Афродиты по-прежнему работало. Страсть к этой стерве сворачивала внутренности и вызывала дурноту не хуже острого медножального дротика, пронзившего живот. «Твоя единственная надежда — на то, что феромоны со временем рассосутся», — прошлой ночью в пещере сболтнул Гефест, когда победители, воздевая кубки, чествовали друг друга и всех, кого только знали, достигнув той степени взаимного доверия, какая бывает лишь между пьяными или братьями.

Дождавшись, пока спутница заберется в седло, мужчина снова поехал первым через поток. Вороной и белая кобыла ступали с большой осторожностью. В самых глубоких местах вода плескалась у их коленей. Быстроногий свернул на юг.

— Куда это мы? — осведомилась Пентесилея. — Чем тебе здесь не нравится? Что ты затеял? У меня есть право голоса, или великий и могучий Ахилл будет определять каждый шаг? Не надейся, что я вслепую последую за тобой, сын Пелея. Может статься, и вообще не последую.

— Мы ищем Патрокла, — проговорил ахеец, не поворачиваясь в седле.

— Что?

— Мы ищем Патрокла.

— Твоего дружка? Этого голубого придурка? Так он же помер. Афродита его порешила. Ты уверял, будто сам это видел. Потому и развязал войну с богами.

— А Гефест говорит, что жив, — возразил Ахилл, сжимая рукоять меча до белых костяшек. — Он сказал, что не заключил Патрокла в синий луч, когда собирал остальных землян, и не отсылал его навеки вместе с Илионом. Патрокл не умер, он где-то там, за морем, и мы его найдем. Вот задача и приключение моей жизни.

— Ах да, «Гефест говорит»… — съязвила амазонка. — Ну, если сам Гефест , сомневаться не в чем, верно? Увечный коротышка никогда тебе не соврет, возможно ли?

Герой не ответил. Он ехал по старой южной дороге вдоль берега, изрытой за много столетий копытами тучных троянских — а в последние годы еще и союзных — коней, чьих всадников Ахиллес убивал десятками.

— Значит, твой Патрокл «где-то там, за морем», — насмешливо повторила спутница. — Клянусь Аидом, и как же ты собираешься переправить нас на другой берег, Пелид? И кстати, за каким именно морем?

— Отыщем чей-нибудь корабль, — не оборачиваясь, проронил Ахиллес. — Или сами построим.

Позади кто-то фыркнул — не то амазонка, не то ее лошадь. Очевидно, Пентесилея перестала следовать за ним (теперь по камням разносился топот лишь одного коня), зато возвысила голос, дабы мужчина лучше слышал: