Дэн Симмонс - Троя

Я даже заморгал от изумления. Правда, она употребила другое слово – не «пенис», ибо латынь еще не возникла как самостоятельный язык, а нечто более сленговое, вроде нашего «хрена». Только это не важно. Когда мы занимались любовью, я обладал пенисом Париса…

– Да нет, я вовсе не поэтому отличила тебя, – пояснила Елена, словно прочитав мои мысли. – Это просто наблюдение.

– Тогда как же…

– Вот именно. Как . Ты завладел мной иначе, Хок-эн-беа-уиии.

Я не знал, что на это ответить. А если бы и знал, не смог бы ясно произнести ни звука.

Дочь Зевса опять улыбнулась:

– В первый раз мы были с Парисом не в Спарте, где он захватил меня, и не в Илионе, куда потом отвез, а на маленьком островке Крона, по дороге сюда.

Я никогда не слышал об этом острове. Но поскольку в переводе с античного его название означает «скалистый», получается, сын Приама прервал обратное плавание ради того, чтобы пристать к безымянному, покрытому камнями берегу, лишь бы остаться с пленницей наедине, подальше от любопытных глаз команды. Из чего можно заключить, что герой достаточно… нетерпелив. «Как и ты сам, Хокенберри», – отчетливо проговорил внутренний голос, удивительно смахивающий на пробудившуюся совесть. Слишком поздно пробудившуюся.

– С тех пор мы имели друг друга сотни раз, – мягко продолжала красавица. – Однако ничего подобного этой ночи между нами не случалось. Никогда.

Мамочки. Что это… похвала? Я так хорош или… Стоп! Ерунда. В поэме Гомер на каждом шагу превозносит богоподобный облик и чары Париса, величайшего любовника, перед которым не устоять ни кратковечной женщине, ни богине, а это значит лишь одно…

– Ты, – прервала мои смущенные думы Елена, – ты был… серьезен .

Вот как. Серьезен. Я потуже запахнул рваный хитон и в замешательстве уставился на грозовое небо. Серьезен!..

– Искренен, – продолжала она. – Очень искренен.

Если ты не заткнешься, подумалось мне, если не прекратишь подбирать синонимы к слову «ничтожный», я выкручу твое белое запястье, отберу кинжал и сам полосну себе по горлу.

– Это боги направили тебя? – спросила красавица.

Может, все-таки приврать? Даже у этой женщины с сердцем воительницы не поднялась бы рука распотрошить посланника с Олимпа. Но я снова выбрал правду. Елена читала меня, будто раскрытую книгу. И потом, ложь приедается…

– Нет, меня никто не направлял.

– Ты явился в этот дом, только чтобы побыть со мной?

Что ж, хотя бы на сей раз обошлось без непристойностей.

– Да. То есть не совсем.

Избранница Париса молча смотрела на меня. Где-то на улице громко захохотал мужчина. К нему присоединился звучный женский смех. Я же говорил, Илион никогда не спит.

– Как тебе объяснить? Всю войну, с самого первого дня мне было так одиноко… Безумно не хватало человеческого тепла, беседы, прикосновений…

– Теперь-то, надеюсь, хватило? – перебила она, не то насмехаясь, не то обвиняя.

– Да, – отозвался я.

– У тебя есть супруга, Хок-эн-беа-уиии?

– Да. Нет. – Я замотал головой, чувствуя себя последним идиотом. – Наверное, когда-то я был женат… Только теперь моя жена мертва.

– Наверное?

– Видишь ли, бессмертные перенесли меня на Олимп сквозь пространство и время… – Все равно не поймет; ну и ладно. – Кажется, я умер в той жизни, а они каким-то образом восстановили мой прах. Но не память. По крайней мере не целиком. Иногда в голове возникают картинки из прошлого, зыбкие, как мечта или сон.

– Я знаю, о чем ты, – откликнулась Елена.

И схолиаст из двадцатого столетия поверил: действительно знает. Неясно откуда и все же – знает.

– Кому именно ты служишь, Хок-эн-беа-уиии?

– Отчеты выслушивает одна из Муз. Однако лишь вчера стало известно, что моей жизнью управляет сама Афродита.

– Странно, – вскинулась красавица. – Моей тоже. Как раз вчера, когда она вытащила Париса из горячей схватки с Менелаем и перенесла в нашу постель… [17] Тут Хокенберри противоречит сам себе: в шестой и девятой главах он утверждает, что поединок имел место несколько лет назад. Сначала я отказывалась, но богиня угрожала предать меня губительной, испепеляющей ярости (это ее слова) троянцев и ахейцев…

– А еще покровительница любви… – негромко сказал я.

– Покровительница похоти. Вожделений, о которых мне столько известно, Хок-эн-беа-уиии.

И снова я не нашел что ответить.

– Мою мать звали Леда, дщерь Ночи, – будничным тоном поведала Елена. – Однажды Громовержец спустился к ней и обольстил, приняв вид лебедя. Огромного такого самца… В нашем доме была фреска, изображающая моих старших братьев у алтаря Зевса. И меня – в виде большого белого яйца.

Тут я не сдержался и громко прыснул. Живот непроизвольно сжался, ожидая удара холодной стали.

Красавица лишь обнажила белые зубы.

– Так что не рассказывай мне про похищения или про то, каково быть пешкой в руках богов, Хок-эн-беа-уиии.

– Ну да. Когда Парис появился в Спарте…

– Нет. Когда мне исполнилось одиннадцать, я была насильно увезена Тезеем из храма Артемиды Орфийской и вскоре понесла. Дочка, Ифигения, не вызывала в сердце нежных чувств, пришлось отдать ее на воспитание Клитемнестре и Агамемнону. Братья избавили меня от ненавистного брака, забрали из Афин обратно в Спарту. Тезей же отправился с Геркулесом воевать против амазонок, потом женился на одной из них, вторгся в царство Аида, ну и заодно прогулялся по лабиринту Минотавра на Крите.

У меня начала кружиться голова. Троянцы, греки, божества – за плечами каждого из них долгим шлейфом тянулась какая-нибудь запутанная история, только и поджидающая удобного случая, чтобы обрушиться на несчастного слушателя. При чем это здесь?..

– Мне все известно о вожделениях, Хок-эн-беа-уиии, – речитативом повторила Елена. – Великий царь Менелай назвал опозоренную девушку своей невестой, хотя такие мужчины предпочитают девственниц. Чистота породы для них важнее жизни. А потом явился Парис, наученный Афродитой, и снова похитил меня, увез на черном корабле в Трою, точно… добычу.

Она остановилась. Ее глаза внимательно изучали меня. Что здесь ответишь? Холодный, даже ироничный тон красавицы разверз передо мной непроглядную черную бездну горечи… Хотя нет, не горечи, спохватился я, заглянув в эти огромные очи. Их наполняла жуткая тоска. И смертельная усталость.

– Хок-эн-беа-уиии, – промолвила Елена, – ты тоже считаешь меня самой прекрасной женщиной в мире? Ты пришел похитить меня?

– Нет, не за этим. Мне и самому некуда идти. Дни схолиаста Хокенберри сочтены. Я обманул Музу и ее госпожу Афродиту. Богиня любви ранена Диомедом и проходит курс лечения, но когда она выйдет… Или мне конец, или мы не стоим сейчас на этой террасе.