Дэн Симмонс - Троя

– Давайте, бессмертные, испытайте меня, авось хоть чему-нибудь научитесь!

С крыши в тот же миг падает исполинская веревка, растянутая прямо над зловонными глубинами. Олимпийцы кидаются врассыпную, уворачиваясь от увесистого конца, и тот ударяется о мрамор с оглушительным громом. Трос, который должен, судя по виду, весить многие и многие тонны, скручен из дюймовых канатов из чистого золота.

Сойдя по сияющим ступеням, Зевс без усилия поднимает веревку со своей стороны.

– Хватайтесь за конец, – говорит он почти дружелюбно.

Боги и богини переглядываются; никто не двигается с места.

– ХВАТАЙТЕСЬ ЗА КОНЕЦ!

Сотни бессмертных и их бессмертных слуг бросаются выполнять приказ, цепляясь за канат, словно малыши на «Веселых стартах». С минуту Громовержец поигрывает золотой веревкой, преспокойно посматривая на бесчисленную ораву, столпившуюся на другом краю пропасти.

– Стащите меня вниз, – ровно произносит Кронид. – С небес на землю, в Аид, и даже глубже, в вонючий Тартар. Я сказал, тащите.

Ни единое божество не шевелит бронзовым мускулом.

– ТАЩИТЕ, Я ПРИКАЗАЛ!

Владыка принимается тянуть за блестящий конец. Сандалии Олимпийцев с визгом скользят, упираясь в гладкий пол. Противники друг за другом сползают к роковому обрыву; кто-то спотыкается, кто-то валится на колени.

– ТАЩИТЕ, СУКИНЫ ДЕТИ! – орет Зевс. – ИЛИ САМИ ПОЛЕТИТЕ В СМРАДНУЮ ЯМУ ДО СКОНЧАНИЯ ДНЕЙ, ПОКУДА ВРЕМЯ НЕ СГНИЕТ НА КОСТЯХ ВСЕЛЕННОЙ!

Зевс дергает сияющий трос, и двадцатифутовый конец извивается в его кулаке коварной змеей. Очередь из богов, богинь, харит, фурий, нереид, нимф и как-их-там-еще (не держит веревку одна лишь иссиня-черная Ночь), громко скрипя подошвами, неудержимо влечется к Тартару. Афина должна пасть первой; когда до пугающей пучины остается каких-то три десятка футов, дочь Громовержца возвышает голос:

– Ну что же вы, бессмертные? Завалим старого козла!

Арес, Аполлон и Гермес с Посейдоном напрягают дюжие спины, еще некоторые следуют их примеру, и скольжение прекращается. Натянутый трос скрипит от напряжения. Богини громко считают до трех и тянут в унисон, причем Гера – жена Зевса – старается больше всех. Золотая веревка даже стонет от натуги.

Кронид хохочет. До сих пор он ловко удерживал канат в одной руке; теперь же кладет на него другую и дергает снова.

Олимпийцы поднимают громкий визг, точно детишки на американских горках. Афина и те, кто рядом с ней, съезжают по мрамору, как по гладкому льду, все ближе и ближе к жуткой бездне. Дюжины бессмертных попроще не выдерживают и бросают веревку, но Афина и не думает разжимать хватку. Светлоокую немилосердно несет к дымящейся западне вечных страданий. Божества тужатся, истекая потом и громогласно извергая проклятия, однако страшного движения не остановить.

Владыка вновь усмехается – и выпускает сверкающий трос. Олимпийцы пачками отлетают назад и беспорядочно валятся на свои сверхчеловеческие зады.

– О вы, боги и богини, братья, сестры, сыновья, дочери, кузены и слуги, все до единого; вам не стащить меня вниз, – вещает Молниевержец. Он ступает обратно к золотому трону и удобно усаживается. – Хоть руки себе поотрывайте. Надрывайтесь хоть до скончания века, а я не сдвинусь с места, если сам того не пожелаю. Потому что я – Зевс и стою выше всех бессмертных.

Тут он грозно поднимает огромный палец.

– Но если бы я … всерьез пожелал совлечь вашу шайку с Олимпа, качаться бы вам над непроглядной хлябью Аида вместе с морем, небесами и самою землей и стенать во мраке, пока Солнце не остынет, покрывшись коркой льда!

Еще полчаса назад я заподозрил бы, что Кронид малость блефует. Теперь блаженное время неведения ушло безвозвратно.

Афина встает на ноги в каком-то ярде от бурлящего Тартара.

– Отец наш, верховный сын Крона, чей царственный трон выше любого во Вселенной, – начинает она. – Всем доподлинно известно, как необорна твоя сила. И кто же может ей противиться? Только не мы…

Боги в ужасе; они почти не дышат. О бесцеремонном норове этой девицы и так уже ходят легенды. Если и сейчас она брякнет что-нибудь не то…

– Но нам по-прежнему жаль этих смертных – мне, например, несчастных аргивских бойцов, тех, что исправно играют свои маленькие роли на крохотной сцене судьбы и в конце своих коротеньких жизней встречают мучительную гибель, захлебываясь собственной кровью.

Светлоокая делает два шага вперед. Кончики ее сандалий повисают над черными глубинами; в тысячах футов под ногами гордячки яростные молнии прорезают кромешную тьму, и нечто невообразимо громадное кричит от боли и страха.

– О да, Зевс, – возглашает она, – мы воздержимся от брани, как ты велишь. Позволь хотя бы одно: не запрещай внушать любимцам добрые советы, чтобы не все они пали под твоим сокрушительным гневом.

Громовержец долго и пристально смотрит на богиню. Трудно понять, чем полны его глаза: злостью? насмешкой? нетерпением?

– Афина Тритогенея, третье дитя, дражайшая дочь, – улыбается он. – Вечно моя голова трещит из-за твоей неустрашимости. Что же, дерзай, ибо урок, преподанный мною сегодня, вызван вовсе не гневом. Он должен был лишь показать цену непокорности.

Окончив речь, Кронид сходит с ослепительного престола, и в тот же миг в Зал Собраний влетает его личная колесница. Пара абсолютно реальных коней с волнующимися золотыми гривами, промелькнув между огромных колонн, плавно приземляется у подножия трона и бьет белоснежный пол бронзовыми копытами. Облекшись в доспехи из злата, Громовержец забирается в боевую машину. Звонко щелкает блистающий бич. Колесница катится по мрамору, взмывает в воздух и описывает круг в доброй сотне футов над головами бессмертных, прежде чем пролететь между теми же колоннами и эффектно исчезнуть из виду в квантовой вспышке, сопровождаемой раскатистым громом.

Боги и богини, а также разные олимпийские «шестерки» медленно расходятся маленькими группами, возмущенно перешептываясь между собой. Даю голову на отсечение, они уже замышляют новые козни, сплетают новые интриги. Похоже, ни один не принял ужасную сцену близко к сердцу.

А я… Я еще какое-то время сижу на полу с отвисшей челюстью, тяжело дыша, словно побитая в жаркий день собака, чувствуя, как по подбородку тянется тонкая струйка слюны.

Иногда в этих краях перестаешь верить в науку, по крайней мере в закон причины и следствия.

Даэман сидел на опушке в полном одиночестве, если не считать бессловесной летучей машины, и ему было не по себе.

После ухода Сейви Одиссей затянул свою дурацкую, нескончаемую историю, а потом убрался в лес. Выждав ровно минуту, Ханна отправилась следом. Собиратель бабочек еще поутру смекнул, что эти двое провели ночь вместе: его секс-радар редко давал сбои.