Жорж Санд - Лора. Путешествие в кристалл

Однако это облегчение длилось недолго; быстрый свет, очагом которого, как мне казалось одну минуту, был я, залил корабль, караван и лед на такое далекое пространство, какое едва охватывал взор, проникая в туман или, скорее, рассеивая его около нашей стоянки. Я недолго искал причину этого феномена, так как, обернувшись к дядюшке, я увидал, что он приложил к своей шапочке великолепный восточный бриллиант, на который так трудно было смотреть, но который теперь играл роль огромного переносного светила, так как он, освещая ярким светом темноту ночи на значительное расстояние, распространял вокруг такую теплоту, какая бывает весной в Италии.

При виде и при сознании этого чуда все изумленные и восхищенные эскимосы пали ниц на снег, а собаки, прервав свое заунывное рычание, которым сменились их пронзительные крики, принялись скакать и лаять в знак удовольствия.

— Вы видите, — сказал им тогда дядюшка, — что со мной у вас никогда не будет недостатка ни в тепле, ни в свете. Встаньте, и пусть наиболее сильные и наименее некрасивые из вас поднимутся сюда. Пусть они наполнят провизией ваши сани настолько, насколько они могут выдержать ее. Мне нужна только половина людей, остальные будут зимовать здесь, если им это нравится. Я оставляю им этот корабль и все, что он будет заключать в себе, после того, как я возьму то, что мне нужно.

— Великий ангекок! — вскричал предводитель, дрожа от страха и алчности. — Если мы возьмем твой корабль, то нас не убьют люди твоего экипажа?

— Люди моего экипажа не убьют никого, — мрачным тоном ответил Назиас. — Поднимайтесь без страха, но пусть никто из вас не осмелится украсть ни малейшего пустяка из того, что я хочу оставить себе, так как в таком случае я в ту же минуту сожгу корабль со всем на нем находящимся.

И чтобы показать им, что он имеет эту власть, он ударил пальцем о свой бриллиант, и из него посыпался целый фейерверк пламени, взлетевший на воздух и спустившийся целым дождем искр.

Я не интересовался ни работой эскимосов, ни нагружением их повозок. Несмотря на охватившее меня очарование, я думал только о таинственных словах Назиаса, о мрачной тишине, уже давно сменившей на корабле клики оргии. Ни одного матроса не было на палубе. Дежурный вахтер и рулевой покинули свои посты. Шумное прибытие дикарей не смутило ни у одного из наших товарищей пьяного сна.

Я прекрасно понял, что дядюшка увозил с собою или отдавал вновь прибывшим все запасы и всю одежду, необходимые экипажу. Неужели он дарил им также жизнь этих несчастных, оставшихся теперь без всякой защиты? Эскимосы не имеют ничего жестокого в характере, но они прожорливы, как людоеды, и вороваты, как сороки. Нет никакого сомнения в том, что наши люди, проснувшись, будут осуждены на погибель от холода и голода.

Моя зачерствелая совесть пробудилась во мне. Я решил, что необходимо сделать возмущение в экипаже, если возможно заставить его понять его положение, и я спустился в столовую. Здесь я нашел всех их лежащими как попало на диванах или на полу посреди осколков разбитых бутылок и опрокинутых столов.

Что такое произошло на этом мрачном празднестве? Кровь, смешанная с вином, стояла на полу целой лужей, в которой купались их неподвижные руки и загрязненная одежда. Это была ужасающая сцена озверения или побоища, следовавшая за остервенением бешенства или отчаяния. Я позвал наудачу, но напрасно; вокруг меня царила тишина истощения… быть может, смерти!

Я ощупал первое лицо, попавшееся мне под руку; оно было холодно, как лед. Коптевшая и потускневшая лампа распространяла едкий дым над этой могилой, смешивавшийся со зловониями оргии, и фитиль ее, втягивая в себя последние капли масла, слабо освещал волосы, вставшие дыбом в предсмертном ужасе. Не слышалось больше ни одного движения, ни стона, ни храпения. Некоторые умерли, как бы пытаясь примириться, и лежали, вытянув руки, после того как среди грязи и крови обменялись последним и вечным «прости».

Я стоял, пораженный этой картиной ужаса, когда почувствовал, что меня схватила чья-то рука. Это была рука Назиаса; он тащил меня наверх и, как будто читая в моих мыслях, сказал мне с усмешкой:

— Уже слишком поздно; они уже не возмутятся арестом, спасающим их от смерти, в сто раз более жестокой, чем эта. Я им подлил бешеного вина и, в борьбе с воображаемыми врагами, они могли утешиться мечтой храброй смерти. Здесь им прекрасно; эскимосы выроют им подо льдом могилу, приличествующую храбрым исследователям. Пойдем, все готово, следуй за мною. Нравится тебе это или нет, а уже отступать невозможно.

— Я не последую за вами! — вскричал я. — Вы меня не околдуете более. Преступление, только что совершенное вами, освобождает меня от вашего ненавистного покровительства. Вы подлец, убийца, отравитель, и если бы я не смотрел на вас, как на сумасшедшего…

— То что же сделал бы ты с отцом Лоры? — возразил мой дядюшка. — Неужели ты хочешь сделать ее сиротою, и мог ли бы ты один вывести ее из глубины этой пустыни?

— Что вы хотите сказать? Возможно ли, чтобы Лора… Нет, нет! Вы в порыве безумия!..

— Посмотри! — ответил Назиас, увлекая меня на палубу.

И я увидал в лазурном сиянии ангельскую фигуру Лоры; она стояла на первой ступеньке наружной лестницы и готовилась сойти с корабля.

— Лора, — вскричал я, — подожди меня, не уходи одна!

И я бросился к ней, но она приложила палец к своим губам и, указывая мне на сани, сделала мне знак следовать за нею и исчезла, прежде чем я мог присоединиться к ней.

— Успокойся, — сказал дядюшка, — Лора поедет одна в санях, которые я привез для нее. Отныне она будет носить на лбу нашу полярную звезду, и она будет открывать наше шествие к северу. Мы можем следовать за ней лишь на той дистанции, какую она пожелает установить между ее санями и нашими; но будь уверен, что она нас не покинет, потому что она наш свет и наша жизнь.

Убежденный, что на этот раз я все это вижу во сне, я машинально последовал за дядюшкой, который заставил меня сесть в сани, предназначавшиеся для меня. Здесь я был один. Я лежал на чем-то вроде меховой постели. К моей руке был привязан ремнем кнут, но я и не помышлял пускать его в дело. Я был погружен в какое-то странное оцепенение. Я старался повернуться на моей походной постели, как бы для того, чтобы освободиться от необыкновенного сна, но это было напрасно; мне казалось, что я связан и привязан к моей меховой постели. Я пытался также еще раз увидать призрак Лоры; я различал только вдали смутный и отдаленный свет, и скоро я не мог уже различить, сплю я или бодрствую, арестован ли я на земле или на льду, или быстро несусь вперед по воле какой-то неведомой причины.

Я не знаю, сколько времени провел я в этом странном состоянии. День не наступал и не должен был наступить, и туман заволакивал небо; я просыпался и засыпал, без сомнения, много раз, не в состоянии отдать себе отчета в течение часов. Наконец, я почувствовал, что совсем проснулся, и мое видение сделалось отчетливым. Туман совершенно исчез, небо сверкало созвездиями, что позволило мне хоть приблизительно рассчитать время. Могло быть около полуночи, и я, должно быть, совершил большой путь. Я, очевидно, пробыл в дороге несколько недель.