Дэвид Митчелл - Голодный дом

– Да-да, конечно. Ведь если существует хоть малейшая вероятность, что он жив, то проверить надо обязательно.

Маринус решительно шагает по лужайке к Слейд-хаусу, потом оборачивается ко мне и вдруг, испуганно округлив глаза, восклицает:

– Бомбадил!

Я оглядываюсь.

Дальний конец сада затушевывается сам собой.

– Что это? – спрашивает Маринус. – Как мы отсюда выберемся?

Изогнутая стена пустоты развоплощает сад – оризон начал схлопываться. Я надеялась, что наша гостья, искрящая психовольтажом, спасет нас с братом, нашу лакуну и наш операнд. Неужели я слишком поздно ее привела?

– Ничего страшного, док, это просто туман.

– Туман? Вот это – туман? А почему он так быстро…

– Туман в оризоне всегда такой. На Ионе то же самое было.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Маринус сдуру вбежала в стену небытия. Я невозмутимо иду дальше.

– Док, говорю же – ничего страшного. Пойдемте. Было бы что не так, я бы вас предупредил.

Ступени крыльца поросли мхом, некогда величественная дверь облезла и прогнила, дверной молоток проржавел. Открываю дверь, поспешно загоняю мозгоправшу в дом. В тридцати шагах от нас разрушающийся оризон поглощает дерево гинкго. Захлопываю дверь, телеграммирую Ионе: «Мы внутри». Что-то трещит и грохочет, будто ломается и падает мебель, в ушах у меня стреляет: оризон сузился, облепил стены дома. Гляжу в ромбики дверного оконца – за ним зияет пустота. Ужасающее ничто.

– Что это было? – шепчет Маринус.

– Гром. Здесь давно за погодой не следили, вот она и разгулялась – то туман, то грозы. Сейчас вот жара наступит.

– Правда? – лепечет мозгоправша-искусница.

Шахматная доска пола в вестибюле усыпана палой листвой. Наша чешская экономка пришла бы в ужас – в те дни, когда мы с Ионой еще не создали оризон, она содержала дом в идеальной чистоте. А сейчас карнизы задрапированы клочьями паутины, двери сорвались с петель, стенные панели с облезшим лаком проедены древесным жучком.

– И что дальше делать будем? – спрашивает Маринус. – Осмотрим первый этаж или…

Грохочущее рокотание обрушивается на стены, вздрагивает весь дом.

Маринус закрывает уши:

– О господи, что происходит?

«Братец! – телеграммирую я. – Мы внутри. Что случилось?»

«Операнд умирает, вот что! – с отчаянием восклицает Иона. – Дом вот-вот развалится. Немедленно отведи гостью в лакуну».

– Ничего страшного, обычные атмосферные явления, – успокаиваю я мозгоправшу.

«Позови нас!» – велю я Ионе.

Помолчав, он спрашивает:

«Это еще зачем?»

«Притворись, что ты – Фред Пинк, запертый на чердаке».

Он снова молчит, потом недовольно заявляет:

«Откуда мне знать, какой у него голос?»

«Ты же его в прошлый раз изображал. Голос как голос, хриплый, с английским выговором».

– Бомбадил, а вы уверены, что это нормально? – испуганно спрашивает Маринус.

– В «Молоке и меде» был барометр, – начинаю выдумывать я, – который…

До нас доносится какой-то звук. Маринус предостерегающе воздевает палец, смотрит на лестницу, ведущую на второй этаж, шепчет:

– По-моему, там кто-то есть. Вы слышали?

Я неопределенно киваю. Мы напрягаем слух. Ничего. Тишина в милю толщиной. Маринус опускает воздетый палец, но тут дребезжащий старческий голос Фреда Пинка произносит:

– Эй! Эй, там есть кто-нибудь?! Ау!

Бесстрашная мозгоправша тут же откликается:

– Мистер Пинк? Это вы?

– Да, да! Я… я… упал. Я здесь, наверху. Помогите…

– Погодите, мы идем!

Маринус без оглядки мчится по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Впервые после того, как мы вошли в апертуру, я чувствую, что контролирую ситуацию. Заставляю Бомбадила пойти следом за мозгоправшей. Надо же, дипломированный специалист из Государственного университета Колумбуса, практикующий психотерапевт, знает несколько языков – и так легко поддалась на старую как мир уловку моего брата. Ковер на ступеньках ветхий, на перилах корочкой спеклась пыль, напольные часы на лестничной клетке молчат, а циферблат такой измызганный, что слов на нем не разобрать. Портреты наших гостей изъедены плесенью, будто пятнами проказы. Маринус, ошеломленная наистраннейшим происшествием в ее жизни, пробегает мимо портретов, не удостаивая их взглядом. Мозгоправша без страха и упрека замечает светлую дверь на втором этаже и несется к ней, переступая на ходу через иссохший трупик совы. Прохожу мимо портрета Салли Тиммс, с размаху шлепаю по нему – бессмысленный, глупый жест. А ведь это она во всем виновата, точнее, ее «призрак», который проткнул горло моего брата в самый важный миг. Мы не смогли зарядить операнд психовольтажом Фрейиной души и тем самым обрекли себя на психоэнергетический голод. Но сегодня все закончится. Мы насытимся. Внезапно я утыкаюсь в спину мозгоправши. Маринус стоит в нескольких шагах от светлой двери, рядом с портретом Фрейи Тиммс, покрытым слоем грязи.

– Не задерживайтесь, док! – шиплю я.

Она вслушивается в погромыхивающую тишину.

– А это точно та лестница, которая нам нужна?

– Конечно, – отвечаю я.

В вестибюле на первом этаже с треском раскалываются деревянные панели. Иона в роли Фреда Пинка выкликает из-за двери над нами:

– Эй, я здесь! Помогите! Спасите! Эй, кто-нибудь! Лю-у-уди-и, ау-у-у!

Братец, как всегда, переигрывает, кричит слишком громко. Маринус поворачивает круглую ручку, скрывается за дверью. В любой другой День открытых дверей я решила бы, что дело сделано, гость доставлен в лакуну на чердаке, но сегодня я ни в чем не уверена. Телеграммирую брату:

«Иона, как там она?»

В ответ с грохотом рушится каменная кладка, звенит разбитое стекло, трещит дерево – периметр оризона уничтожает остов Слейд-хауса. Разрушения перебрасываются на нижний лестничный пролет, но ноги Бомбадила словно прилипли к ступенькам, его разум бессознательно пытается отнять у меня контроль над обезумевшей от адреналина нервной системой заимствованного тела. Глазами Бомбадила вижу, как бурлящая стена пустоты взбирается на лестничную площадку, стирает и ее, и мертвые напольные часы, а потом волной подкатывает к тощему, татуированному Бомбадилу. Это смерть. «Пора выпрыгивать!» – мелькает мысль, но операнд требует присутствия обоих Грэйеров, и если я поддамся непрошеному побуждению, то убью Иону. Эгрессирую лишь в самый последний миг, психическим усилием столкнув худенькое тело со ступенек. Бдымц-бдымц-бдымц. Бомбадил запоздало вскрикивает – сознание вернулось слишком поздно, падения не остановить, да и соображать он еще не может. И все кончено – исчезает лыжная куртка, ознобыши, айфон, любовь к интернет-порно, детские воспоминания, тело и все остальное. Поглощается не-вспышкой. Я-душа поворачиваюсь и трансверсирую в светлую дверь.