Денис Бушлатов - Д'эволюция

Жена потянула руки к Алексею Игнатьевичу и все смешалось. Осознание того, что жизнь конечна, а жизнь прожитая конечна тем более, захлестнуло библиотекаря. Он прикрыл глаз, ожесточенно моргнул раз-другой. Морок не отпускал. Виделись Алексею Игнатьевичу золотые башни и розовые купола, таинственные птицы о двух головах возвещали приход нового мессии. Виделись ему портовые города, пропахшие морем рыбацкие шхуны. Странная легкость охватила его.

— Алексей. Ты должен, должен нам всем. Мы просим тебя!

— От лица человечества! — гавкнул сосед.

Воропаев уже помахивал невесть откуда взявшимся шприцем.

— Раз и готово! Голову то мы вам отнимем, Алексей Игнатьевич! Ать-два!

Покорный и преисполненный желтым облаком пронизывающей майи, Алексей Игнатьевич подошел к грозному Воропаеву.

— Делайте, что дَолжно!

Тотчас же двое дюжих пациентов-менингитчиков, подхватили Алексея Игнатьевича под руки. Воропаев же легонько коснулся библиотекарского прыща, будто прощаясь, и несильно уколол шприцем прямо в гноистый кратер…

Агония продолжалась еще несколько часов. Алексей Игнатьевич метался по пропитанной гноем кроватке, выкрикивая непристойные фразы. Постепенно вопли его становились все менее связными-чудовищная плоть прыща росла, забивая рот. К вечеру, библиотекарь затих. Голова его превратилась в огромный налитой прыщ.

Ровно через шестьдесят две минуты после остановки сердца, прыщ лопнул, ознаменовав тем самым начало новой эпохи.

— Ваша старуха — дочь безумна, — с горечью произнес санитар.

Яков поморщился и утлым взглядом окинул сморщенную обезьяноподобную фигурку, что примостилась на самом краешке скамьи. Существо зашипело.

— Видите, у нее покатая голова. Так всегда происходит, — со знанием дела бубнил санитар, — Сначала их привозят на дианетизацию, а потом-происходит.

— Что происходит? — тупо переспросил Яков.

— Покатая голова! Это же естественный процесс, парампара, великая реликвия катаров, как вы не понимаете?

— Я смущен, — пробормотал Яков.

— Вы не должны бояться. Утилизация крайне проста.

Санитар дружелюбно улыбнулся и встал на колени перед Яковом. Его глаза с собачьей преданностью пожирали мошонку протагониста.

— Убей эту мразь, — мечтательно просипел Яков. Санитар изогнулся дугой, взмемекнул и смертным кусом впился в промежность Якова. С хриплой ленцой рванул головою вбок и в сторону, выгрызая мягкую плоть, сонно зарделся фонтаном темной крови, закатил мгновенно опустевшие глаза, писком выражая несогласие с точкой зрения автора.

Яков умер.

— Он мерв! МЕРВ! — булькнул санитар, жуя, — МЕ-ЕРВ!

Старуха на скамье хохотнула баском, определяя меру бессмертия и рванула фуфайку на груди, обнажая коричневую сухую плоть. На санитара осклизлым глазом уставился сосок.

— Анна, — прошептал санитар окровавленным ртом…. Милая Анна….

Его рвало добродетелью.

Под перестук колес, Сермяжный то проваливался в дрему, то, вдруг, открывал глаза, и недоуменно оглядывал купе. Путешествие его только началось, но будто бы вечность прошла с того момента, когда поезд, лязгая и стеная, оставил жаркий, задыхающийся перрон позади.

Бесполезная газета валялась на коленях Сермяжного. Глаза привычно останавливались на клишированных архетипах-Инфляция, Доллар, Нефть. Однако, попытки сконцентрироваться на чудовищных статьях, оканчивались полным провалом. Смысл написанного ускользал, оставляя после себя ощущение гнилостной сладости во рту.

Сермяжный трудно подышал и потянулся было за заветной бутылочкой, что сочно ожидала его в куртке, но одернул себя. Позже, позже можно будет расслабиться. А коль войдет сейчас попутчик, сосед невольный, свидетель и удивится, и поразится и начнет презирать тотчас же Сермяжного за железнодорожный алкоголизм.

Словно по наитию, дверь купе отъехала в сторону, и появился попутчик.

— Толстовец, не иначе! — искрой пронеслась мысль в голове Сермяжного. И верно, попутчик был невысок ростом, наполнен собой и вид имел божественно-крестьянский.

Не глядя на Сермяжного, круглый этот человек, втиснулся в купе и начал благоустраиваться, пихать чемодан под нижнюю полку, сопеть отчаянно носом. Через минуту буквально, на свет извлечена была курица, в промасленной бумаге, бутылка газированной воды и несколько яиц. Отдуваясь удовлетворенно, сосед присел на краешек скамьи и пробасил:

— А на «Мерсе» то поди лучше!

— Хм, — неуютно пробормотал Сермяжный и отгородился от человечка газетой. В глаза тотчас же полезли назойливые слова-жуки. Через несколько секунд, Сермяжный уже спал.

Проснулся он от хруста и чавканья, наполнивших сонный воздух купе. Газета валялась на полу, а сам он, привалившись к стене, осоловело глядел на калорийную вакханалию. Сосед жрал. Жрал он курицу, торопливо жуя влажное мясо, прикусывал яйцо, то и дело отпивал из бутылки. Рот и щеки его лоснились.

Почувствовав взгляд Сермяжного, сосед на секунду прекратил жевать, поднял на него тяжелые, мушиные глаза и сурово промычал:

— Я говорю, в нашем машиностроении, такой автомобиль как «Мерседес Бенц» принципиально невозможен. Не доросли технологиями.

Изо рта у него выпал кусочек желтка.

Молча, Сермяжный встал со своей полки и принялся стягивать с себя штаны. Близость соседа экзистенциально беспокоила его. Управившись, наконец, с одеждой, он юркнул на полку, накрылся пледом и притворно захрапел.

— Лишь бы продержаться, — буравила его мысль, — а там хоть кол на голове теши.

— Я капитан на Якорезаводчиках, — донеслось до него, сквозь чавканье и глотание, — Я в Саудовской Аравии работаю.

Сермяжный успокоился. Стук колес и привычные уже звуки, жующего соседа убаюкивали. Будто в колыбели очутился, вернулся в младенчество. И привиделось ему, что не курицу жрет сосед за спиной его, но пьет материнское молоко из огромной, невесть откуда взявшейся груди, что свешивается с потолка вместо люстры.

Вскорости, смутное подозрение охватило его. Звуки, что казались ему неотъемлемой частью поездки, чавканье и глотанье, сменились диковатым хрипом. Приоткрыв глаза, Сермяжный увидел, что на столе, перед соседом, осталась лишь горка разгрызенных костей, да скорлупа от яиц. Жалко и обеспокоено выглядел сосед. На носу его блестел пот. Глаза бегали по поверхности стола, в поисках еды. Приподнявшись со скамьи, он смущенно поглядел на Сермяжного, и заскулил.

— Послушайте, — не выдержал Сермяжный. — Ну нельзя же так убиваться! Позже, проводница принесет чай!

— Меня старший механик избил. — заплакал сосед. Ударил меня ногой. Плевался! Ты, говорит, сволочь, я приеду к тебе домой и оторву твоей жене жопу. И сына убью. Палкой!