Денис Бушлатов - Д'эволюция

Афоня продолжал улыбаться. Улыбаясь, он думал о том, что попал не в свое время, что помнит что-то другое, что-то красивое и ушедшее, скорее всего, навсегда. А может и не было ничего красивого, и не уходило ничего, а так все всегда и текло.

Примерно через полчаса после октябрят на Афанасия нашло вдохновение. Он упал на холодный снег и принялся разгребать его обеими руками. Под снегом обязательно обнаружится золото. Но под снегом Афоня обнаружил лишь замерзшие собачьи какашки, мертвого мальчика и дюжину таблеток диазепама. Которые тут же и проглотил.

В общем и целом, таблетки росли везде. На деревьях, в подвалах, в захламленных смертью квартирах, в головах у растительных людей. Таблетки были общедоступны и не вызывали привыкания, таблетки приветствовались и поощрялись, таблетки кричали с рекламы психоделических фильмов и со страниц новомодных книг. Таблеток было много, и они были легион.

Съев диазепам, Афанасий понял, что скоро умрет. С этими мыслями он побрел дальше по пустой белой улице, надеясь встретить кого-нибудь умного и спасительного. На углу, там где одна улица с новым названием пересекает другую улицу с новым названием, перед его улыбкой явился Анатолий Еремеевич Бом — дворник и философ. Анатолий Еремеевич (в прошлом доцент консерватории), курил махру и плевал культурно в перчатки. Дел у него было — невпроворот! Ведь старому экс-доценту нужно было мести снег сначала с одной стороны улицы на другую, а потом наоборот. Занятие это было ничуть не хуже других, к тому же увлекало чрезмерно и позволяло Анатолию Еремеевичу и на людей посмотреть и себя показать.

— Метет, — протяжно вздохнул Бом, протягивая Афанасию самокрутку.

— Да, батюшка, метет, — угодливо согласился Афанасий и прикурил.

Так стояли они друг против друга, выпуская сизый дым и похаркивая. А дым шел все выше, и выше и выше, оставляя земле запах немытого тела и вечного греха.

— А что, милай, сдохнем, чай, скоро? — миролюбиво спросил дворник, давясь раковым кашлем.

— Сдохнем, — подтвердил Афанасий.

— Эх! А вот душевно было бы….

— Было. — Афоня всегда соглашался с Анатолием Еремеевичем. Хотя бы потому, что дворник был ученый и много повидал.

— Скажи-ка, Еремеич, — решился наконец он, — а что там? — и пальцем в небо.

— Там…..Там…облака, птицы и это… звездные тела, вот, — Еремеич затянулся тлеющей самокруткой и выплюнул на желотвато-недевственный снег кусочек легкого.

— А бог? — требовательно продолжал Афоня. — Бог-то где?

— Оно и понятно. что там, — уныло показал в небо старый философ. — Вот только хрен его разберет где точно. Это….шибко ученым быть нужно.

На том и попрощались. Еремеевич занялся излюбленным делом, то бишь принялся мести снег, поднимая при этом клубы белесой пыли, а Афанасий побрел дальше, размышляя о природе бога и своей скорой смерти.

Он улыбался всем подряд без исключения. Улыбнулся собаке — был покусан, улыбнулся девушке, той, что в модной дубленке — был обруган, улыбнулся жлобу — был бит. Таблетки давно закончились, а бред все не отпускал. Как ни поворачивался Афоня, солнце все равно оказывалось за спиной. По правде говоря, солнца не было вообще — так иллюзия, навеянная шизофренией. Какое ж солнце — без него проблем полон рот!

Некстати вспомнил Афанасий о своем свидании с Богом. Да и Бог ли это был? И если был это не Бог, но самозванец, то где же Бог? Мысль, пронзившая разум Афанасия, была слишком чудовищной, чтобы оставить ее дозревать и в конечном итоге гнить где-то в закоулках сознания. Бога украли! Злые, бездушные гоблины стырили старика и измываются теперь над ним — заставляют прыгать через кольцо и давать лапу. Нет, он этого так не оставит! Он найдет Бога и спасет его от негодяев! Афанасий принялся лихорадочно искать Бога повсюду. Поискал под снегом — нету, поискал в кармане — нету, поискал в себе….тоже пусто. И холодно. Снег каким-то образом, умудрился просочиться в душу и теперь укрывал ее ровным слоем ледяной тишины. Идеальная кристаллическая структура безразличия подкатывалась к сердцу, заставляя его биться медленнее, медленнее…

Глаза закрывались и руки опускались.

А снег все падал…

Веселой гурьбой высыпают с утра пораньше на улицы дворники. Что ни дворник — то профессор математики или доктор искусств. Обмениваясь на ходу длинными научными фразами, они разгребают сугробы, швыряют друг в друга полные лопаты окаменевшего снега, собирают примерзших кошек и бомжей на тележки и везут их в упитанные и тепло-вонючие дворницкие — на растопку.

Они уже не ждут солнца.

Проснулся утром. В семь сорок пять. Спина ноет, шея хрустит, пальцы отекли, глаза запали-спорт, не иначе.

Покушал-каша, опять и снова-полезно, замечательно, чудесно. Питательно.

Оделся-свитер, удобно, приятно, незатейливо, немодно.

Вытащил серьги из ушей-стандартно, природно, аутентично. Полагается в соответствии с насущными потребностями.

На работу на такси-по черной земле, комья взрываются, грязью залеплено лобовое стекло.

Приехал-не опоздал. Люди-опухшие, грубые, старые, провисшие, с жировыми складками на потливых лбах, с угрями в глубине щетинистых ноздрей, сморкаются, толкаются, здороваются.

Сел в кресло-чай не пью. Стошнит, обязательно стошнит. Вырвет на потеющую массу, зеленой жижей выстрелит в окружающее безобразие.

Включил компьютер-цветные пятна экрана, голос механического мозга-безликий, сонный, умный, бессознательный.

Одел компьютер в разные цвета-защелкал клавишами, серыми, неугомонными, наслаждающимися болью.

Щелкаю-работа кипит. Работы нет. Вокруг-пауки, червы, косынки. Сотрудники озабочены-кто-то выигрывает, кто-то почти разгадал, кто-то наложил, а кто-то удивил новыми, все фразы недосказаны, все слова незакончены, все взгляды фальшивы, улыбки жеманны, зубы гнилы.

Пью чай-горячий, протухший, заплесневелый. Купленный вскладчину. У кого-то обязательно не хватает, кто-то обязательно недоволен. Ворчат, но пьют. Безропотно. Сербают вприкуску, хрипят от жара.

Пью чай. Пусть стошнит. И вырву. Обязательно вырву. Намочу квадратный мир проявлением спонтанного суперэго. Вырву.

Не рву. Сублимирую. Переставляю акценты. Перефразирую предложения. Работа кипит-нужная, полезная, важная.

Сотрудники веселы-они доиграли, разгадали и покрасили. Теперь они жрут-суп стекает по жидким губам, оставляет маслянистые пятна на ненастоящих рубашках, мутные глаза светлеют в припадке живоглотства. Сотрудники обедают, они чавкают, давятся, используют руки — черпаки, смотрят вокруг жадно и злобно, придвигают тарелки, слизывают крошки со стола сырыми языками. Зубы вываливаются на ходу-за ними черные дупла, дыры бесконечной слизи.