Юлия Лунг - Сказки полигонов

…холодно. Ой, как холодно. И есть хочется, хочется с такой силой, что мечешься, скуля, в столь уютной прежде темноте… Мысли распадаются, чувства сжимаются в две ослепительные точки: «поесть» и «согреться»… И не помнишь, никак не можешь вспомнить, как это — «скоро». Скоро придет Он — обогреет и накормит, и тьма снова станет приятной и надежной, сгустившись его силуэтом… Как это — «скоро»?..

down

— Приходи, — спокойный голос Ады уронил крохотную искорку, и пламя тревоги довольно загудело, разрастаясь. — Пожалуйста, приходи.

Он мчался через весь Город, и надежда успеть отстала где-то на полдороге. А потому остановившийся взгляд льдистых глаз дал толчок лишь легкой досаде. Каковы бы ни были результаты этого эксперимента, он стал для Ады последним. Удивление вызвала только хрупкая фигурка, скорчившаяся возле остывающего тела.

— Ты кто?

Подошел, осторожно коснулся плеча. Она (оно? — пол был трудноопределим) содрогнулась. Так вздрагивают загнанные, обессиленные звереныши. И глазенки были под стать — эдакая смесь тоски и ужаса — кто не добивал подранков, не поймет… Но рассуждалось уже аккомпаниментом к действию — в тот момент, когда он останавливал машину, одной рукой придерживая малышку…

Молодые люди вяло переговаривались, игнорируя действия своих рук: чистка, заточка, перезарядка… Пальцы ласкают оружие, слова — неновую тему…

— …а что еще с ними делать? А, умно-пацифистичные? Не мы Катаклизм придумали, не нам причины знать.

— А тебе неинтересно? Причины? — по инерции спросил Лойт.

— Мне интересно, чтобы меня не жрали. Уйди от костей моих, уйди от мяса моего… и далее по тексту…

— Перевранному, — поспешила вставить Сталь.

— Осознанно, — окончил за нее начавший тему. — Порождения можно понять — им хочется выжить, но по великому закону природы — убей или будешь убит…

— Ты уподобляешься оным самым Порождениям, — Стали явно хотелось поскандалить — может, просто для того, чтоб стряхнуть с себя сонное оцепенение. Рекс купился со второй реплики. Как всегда.

— А что же тебя в отряд занесло? Шла бы их подкармливать…

— Если стоит вопрос: я буду кормить или меня, то я выбираю второе. Платят здесь, золотко, Порождения только тем от людей и отличаются, не считая морды, конечно, что платить еще не умеют…

— Народ, кстати, а говорят, среди них такие объявились — мордой как люди, а повадки прежние.

— Говорят, что кур доят…

Лойт закрыл книгу и направился к проходной. Скука — это когда серьезно, но бессмысленно, а посему здесь не было даже скучно. А дома ждала Малышка.

…холодно… и голод даже плакать не дает… Вот вспомнить бы, что такое «скоро»…

«Ада — дура не потому, что дура, а потому, что Ада — вечная ей память, экспериментаторше гребаной. Ни себя, ни людей жалеть не научилась. Сама легла — хрен с ней, но ребенка-то зачем подставлять… А Малышка четвертый месяц не делает и попыток говорить, чаще всего — сидит неподвижно, произвольно выбранную точку разглядывая. Весь прогресс — от рук шарахаться перестала, наоборот скорее — льнет, жмется… Ну и к словам прислушиваться стала. Не понимать или — упаси Бог — реагировать, а именно прислушиваться, как к неясному шуму на улице… А Порождения методично превращают людей в кучки обглоданных костей, да иногда — ради разнообразия, наверно — в пустые, насухо выжатые оболочки. Они убивают, мы убиваем… эдакий кровавый урок родного языка.

Говорить вот только не с кем. С тех пор, как Ады не стало — совсем не с кем. Разве что с Малышкой…»

…Тьма стала Им. Он — теплом и едой, и скулящий непокой обратился уютом. Теперь — хорошо…

Тело хрупкого подростка дернулось болезненным изломом. Все. Только тогда Лойт почувствовал, что рот его наполнен вязкой кровью. Зло сплюнул. Ему не хотелось верить. Ни во что. Ни в Сталь, которая, стремительно бледнея, смотрела, как Рекс затягивает ей обрубок руки, ни в то, что Порождения научились быть похожими на людей, а, следовательно, стали еще более непонятными. Верить не хотелось, думать не хотелось, жить не хотелось — домой бы, содрать с себя пропахшую смертью форму, прижать к себе Малышку, тело хрупкого подростка… точно такое же тело, как это, под ногами… изломанное чудовищной агонией и точными ударами профессионалов… Верить не хотелось.

…В этот раз Он не спешил согреть и накормить… Ой, как же холодно… Ну пожалуйста… Дай!..

Он еще раз внимательно осмотрел Малышку. Сам не знал, что ищет — он ведь никогда еще не изучал Порождения, это к Аде, пожалуйста, вечная ей память… А он их просто убивал — кровожадных монстров, пришедших шакальей стаей за Катаклизмом… Не тронь мяса моего…

Бред отступил от лучезарного лика логики, и стало невыносимо стыдно поднять глаза на перепуганного звереныша. Ублюдок сопливый, на антураже купился… А если бы последнее Порождение на него похоже было? Вешаться бы побежал?!. Монстры жрали людей, они только это и умели — людей жрать, жрать, жрать, превращать плоть в кровавые ошметки.

А вот Малышка этого не умела.

Лойт протянул руку, и только что настороженный, звереныш доверчиво шагнул к нему. И все стал как обычно: Ада снова казалась убийцей, еще более бесчеловечным, чем он и народ в Отряде, а где-то была чистота и свет, никогда бы не принявшие его, если бы не Малышка — маленький теплый комочек. И он говорил, лаская хрупкое тельце, выплескивая себя навстречу…

…Сыта… Тепло… Хорошо… Только почему же так скоро заканчивается?.. Что такое… «скоро»?..

Он уже не хотел даже НЕ верить. Знание с насмешкой заглянуло ему в глаза. «Ада — дура…» Пальцы сжались… нет, не на оружии — безвольные пальцы сумели обхватить телефонную трубку и вяло скользнуть по кнопкам.

Хотелось успеть, сказать, объяснить: да нет, неправильно, нельзя так, как раньше. Они не злые совсем, просто этот голод — как безумие, всегда — голод, всегда хочется есть, вот и рвешь плоть в попытках найти тепло, а нужно совсем другое, совсем, и убивать нельзя, по-другому надо… Хотелось рассказать… Нет. Не правда. Не хотелось.

— Приходи, — бросил он в трубку.

А ответа Лойт уже не слышал, ему было все равно, что Сталь мчится через город, а надежда не успевает за ней… Только он… и напуганный звереныш… И дурацкая гаснущая мысль:

«На антураже… купился…»

Уведомляю вас, господа, я — старомодный дурак. Я -

НЕ — грызусь с конкурентами,

НЕ — пялюсь весь день в «ящик»,

НЕ — напиваюсь раз в неделю,

НЕ — завожу табун истеричных любовниц.

И еще я люблю свою жену. Свою Белую Леди. Теплый комочек света. Маленькую жемчужинку. Впрочем, сейчас говорить о любви — тем более в таком тоне и такими словами — может лишь старомодный дурак. Коим, как уже говорилось, я и являюсь.