Рэй Брэдбери - ...И духов зла явилась рать

Закрыв глаза, Уилл молился про себя: держись, держись…

Старик напряженно вздохнул, выругался свирепым шепотом и опять полез.

Уилл открыл глаза и продолжал карабкаться; оставшийся путь был высоким, прекрасным, приятным, удивительным и гладким! Они подтянулись и сели на подоконник, одинакового роста, одинакового веса, освещенные одними и теми же звездами, и сидели, обнявшись, давясь от приступа смеха, который навалился на них сразу, охватив обоих, но они сдерживались, опасаясь всевидящего Бога, мамы и ада; они плотно зажимали друг другу рты и чувствовали, как из них фонтаном бьет согласное горячее веселье; так продолжалось мгновенье за мгновеньем, и глаза их светились, они были полны влаги и любви.

Потом, в последний раз крепко обняв сына, папа ушел, дверь спальни закрылась.

Опьяненный чередой ночных событий, предчувствием еще более важных и сложных откровений, которые вдруг открылись в папе, Уилл отшвырнул ослабевшими руками одежду, отпихнул ее восхитительно натруженными и побаливающими ногами, и как бревно повалился в постель.

Он спал ровно час.

И потом, словно припомнив что-то, мельком увиденное, проснулся, сел и посмотрел на крышу дома, где жил Джим.

— Громоотвод! — ужаснулся он. — Громоотвод исчез!

Действительно, так оно и было.

Украли? Нет. Джим сам его снял? Да! Почему? Потому что решил, что все это ерунда. Уилл представил, как Джим с усмешкой залез, чтобы сбросить железяку: пусть только посмеет буря поразить его дом! Испугался? Нет. А — если даже и испугался, то страх сделался чем-то вроде нового костюма, который Джим решил примерить.

Джим! — Уилл хотел вдребезги разбить свое проклятое окно. Иди и приколоти его обратно! Прежде чем наступит утро, блистательный карнавал пошлет кого-нибудь узнать, где мы живем; не знаю, как они придут и как будут выглядеть, но, Боже мой, твоя крыша такая пустая! Облака летят быстро, эта буря надвигается на нас, и…

Уилл остановился.

Интересно, какой шум издает воздушный шар, когда парит в воздухе?

Никакого.

Нет, не совсем так. Он шумит, он шелестит, как ветер, играющий тонкими занавесками, белыми как морская пена. Или издает звук, подобный тому, с которым звезды поворачиваются в твоем сне. А может звук возникает, словно восход или закат луны. И это лучше всего: как луна плавно движется в мировых глубинах, так проплывает по небу воздушный шар.

Как ты услышишь его, что предупредит тебя? Ухо, разве оно услышит? Нет. Но волоски на шее и персиковый пух в ушах — они уловят, и волоски на руке застрекочут как ножки кузнечика, трущиеся друг о друга и издающие странную музыку. Итак, ты знаешь, ты уверен, ты чувствуешь, лежа в постели, как воздушный шар плывет в небесном океане.

Уилл почувствовал движение в доме Джима; Джим в свою очередь с помощью тонких темных восприятий должен был ощутить, как высоко над городом раздвинулись ночные испарения, чтобы дать дорогу воздушному Левиафану.

Оба мальчика почувствовали тень, загородившую проезд между домами, оба подняли вверх оконные рамы, высунулись наружу, и раскрыли рты от изумления, потому что момент был выбран, как всегда, исключительно точно, это была восхитительная пантомима интуиции, безошибочно определившей опасность, это проявилась удивительная согласованность в действиях, выработанная за годы дружбы. Взошедшая луна посеребрила их лица, затем оба разом взглянули на небо.

И тут воздушный шар пронесся вверху и исчез.

— Боже мой, что здесь делает воздушный шар? — спросил Джим, ожидая ответа.

Ведь выглядывая из окон, оба они знали, что ищет воздушный шар — это лучшая ищейка — у которой нет шума автомобильного двигателя, нет скрипа шин по асфальту, нет звука человеческих шагов, только ветер, несущий огромную амазонку сквозь облака, только торжественный полет плетеной корзины и бури, катящейся по небу.

Ни Джим, ни Уилл не захлопнули окон, не задернули штор, они неподвижно стояли и ждали, потому что опять услышали шум, подобный шороху, пронесшемуся в чьем-то сне.

Температура упала до сорока градусов по Фаренгейту.

Подхваченный бурей шар с легким шорохом повернулся и стал тихо спускаться вниз, его слоновья тень дохнула холодом на газоны и блестящие алмазами росы, сквозь эту тень проглядывал лишь острый блик медного циферблата солнечных часов, лежащих на траве.

То, что они увидели затем, было чем-то неопределенным и шуршащим, затаившимся в свисающей вниз плетеной корзине. Что это — голова и плечи? Да, и луна накрыла все это серебряной мантией. Мистер Дак! — подумал Уилл. Разрушитель! — подумал Джим. Бородавка! — подумал Уилл. Скелет! Глотающий Лаву! Повешенный! Мосье Гильотэн!

Нет.

Пылевая Ведьма.

Ведьма, которая, по всей вероятности, выкапывает черепа и кости из пыли, а потом вышвыривает их вон.

Джим посмотрел на Уилла, а Уилл на Джима; оба прочитали по движению губ: Ведьма!

Но почему на ночном воздушном шаре отправили восковую старуху? — думал Уилл, — почему не кого-нибудь другого — со страшными клыками, с волчьим огнем или со змеиным ядом в глазах? Почему послали эту развалившуюся статую с веками слепого тритона, крепко сшитыми черной вдовьей нитью?

Но посмотрев вверх, они поняли, почему.

Восковая Ведьма оказалась на удивление живой. Слепая, она совала вниз свои ржавые, покрытые пятнами пальцы; они ощупывали, рассекали воздух, они резали и косили ветер, шелушили слои пространства, лущили невидимые звезды, затем они останавливались и, как ее нос, указывали на то, что нашли.

Мальчики поняли даже больше.

Они поняли, что она была слепой, но особенной слепой. Она могла окунуть свои руки в пространство, чтобы почувствовать глухие удары пульса всего мира, могла дотронуться до крыш домов, ощупать чердаки, снять урожай пыли, проверить сквозняки, которые дули сквозь холлы домов и души людей; сквозняки выпускались из кузнечных мехов, глухо били в запястья, тяжело ударяли в виски, пульсировали в горле и возвращались обратно в черные прокопченые меха. Так же точно мальчики ощущали, что шар, подобно осеннему дождю, опускается вниз, и Ведьма чувствует их души, обнаженные, открытые как дыхание, выходящее из ноздрей. Каждая душа представлялась ей огромным теплым отпечатком и ощущалась по-разному; Ведьма могла мять ее в руке, как глину, вдыхать ее особый запах; и Уилл слышал, как она вынюхивает его жизнь; их души различались по вкусу, и она смаковала их своим жующим ртом, своим высовывающимся как у гадюки языком; их души по-разному звучали, она впускала их в одно ухо и выпускала из другого!

Ее опущенные вниз руки играли воздухом — одна рука для Уилла, другая для Джима.