Рэй Брэдбери - ...И духов зла явилась рать

— А ну-ка, покажи свои зубы, Уилл!

Уилл растянул губы в улыбке, показывая зубы старухе, стоявшей около мишени.

Кровь отлила от лица Ведьмы.

Теперь и сам Чарльз Хэлоуэй улыбался во весь рот.

Словно стужа сковала Ведьму.

— Ну, парень, — сказал кто-то в толпе, — да это просто здорово. Гляди, как испугалась! Смотри!

Я-то вижу, думал отец Уилла. Его левая рука беспомощно висела, а правая касалась пальцем спускового крючка винтовки; он прицеливался, пока сын твердо держал ствол, направленный в лицо Ведьмы. И вот наступил последний миг, и в патроннике была восковая пуля, но что могла сделать восковая пуля? Эта пуля испарится в полете, какая от нее польза? Зачем они здесь, что они могут сделать? Глупо, глупо!

Нет! — подумал отец Уилла. — Стоп!

Он отбросил сомнения.

Он почувствовал, что губы беззвучно произносят слова.

Однако Ведьма услышала все.

В угасающем хохоте толпы, прежде чем согревающий звук смеха пропал полностью, он произнес эти слова одними губами.

«Лунный полумесяц, которым я пометил пулю, вовсе не полумесяц».

«Это моя собственная улыбка».

«Я зарядил винтовку моей улыбкой».

Он произнес это один раз.

Он ждал, пока она поймет.

Затем он еще раз повторил свои слова.

И секундой раньше, чем Разрисованный Человек разгадал движения его губ, Чарльз Хэлоуэй слабо воскликнул: «Держи!», и Уилл задержал дыхание. Вдали, запрятанный среди восковых фигур, сидел Джим, и слюна капала с его подбородка. Притянутая ремнями к электрическому стулу, ни живая, ни мертвая мумия сдерживала зубами гудящую энергию. Рисунки на теле мистера Дака корчились от боли, залитые болезненным потом, когда он в последний раз стиснул кулак, но было слишком поздно! Совсем спокойный Уилл задержал дыхание, поддерживая винтовку. Совсем спокойно его отец сказал: «Сейчас». И выстрелил.

Один выстрел!

Ведьма со свистом вздохнула.

Вздохнул Джим в Музее восковых фигур.

И спящий Уилл.

И его отец.

И мистер Дак.

И все уроды.

И толпа.

Ведьма завопила.

Джим, сидевший среди восковых манекенов, выдохнул из легких весь воздух.

Уилл пронзительно закричал и проснулся.

Разрисованный Человек со злобным громким криком выдохнул воздух и поднял руку, чтобы остановить события. Но Ведьма упала. Она упала с подмостков. Она упала в пыль.

С дымящейся винтовкой в здоровой руке Чарльз Хэлоуэй медленно выдохнул, ощущая каждую частицу воздуха, выходившую из легких. Он все еще смотрел через прицел на мишень, где только что была женщина.

Стоя на краю помоста, мистер Дак смотрел на вопящую толпу и прислушивался к выкрикам.

— С ней обморок…

— Нет, она просто поскользнулась!

— Она… застрелена!

Наконец, Чарльз Хэлоуэй подошел и встал рядом с Разрисованным Человеком, посмотрел вниз. Противоречивые чувства отразились на его лице: удивление, тревога, даже испуг, и некоторое странное облегчение и удовлетворение.

Женщину подняли и уложили на подмостках. Ее рот застыл в беззвучном крике, и лицо было таким, словно она радовалась тому, что произошло.

Он знал, что она мертва. Через мгновенье и зрители узнали бы об этом. Он наблюдал, как рука Разрисованного человека опустилась, чтобы дотронуться, проследить, почувствовать угасшую жизнь. Затем мистер Дак поднял ее за обе руки, как куклу, дергал, словно марионетку, стараясь заставить ее двигаться. Но тело отказывалось оживать.

Тогда он подал одну руку Ведьмы Карлику, другую Скелету, и они трясли, двигали ими, пытаясь создать видимость пробуждения, в то время как толпа зрителей пятилась назад.

— …мертвая…

— Но… раны-то нет…

— Думаешь, просто шок?

Шок, думал Чарльз Хэлоуэй. Боже мой, неужели это убило ее? Или другая пуля? Когда я выстрелил, неужто другая пуля попала ей в горло? неужели она… подавилась моей улыбкой! Господи Иисусе!

— Все в порядке! Представление окончено! Она просто в обмороке! — объявил мистер Дак. — Представление окончено! — Он говорил, не обращая внимания на женщину, не глядя на толпу, но внимательно рассматривая Уилла, который стоял, оглядываясь по сторонам; выйдя из одного кошмара, он очутился в другом, и тут отец встал с ним рядом, а мистер Дак закричал:

— Все по домам! Представление окончено! Свет! Уберите свет!

Карнавальные огни замерцали.

Зрители, столпившиеся под слабеющим светом, повернулись как огромная карусель, и когда лампы совсем погасли, заторопились к нескольким оставшимся поодаль заводям света, словно надеясь погреться в них, прежде чем выйти на холодный ветер. Один за другим, один за другим огни угасали.

— Гасите свет! — крикнул мистер Дак.

— Прыгай! — сказал отец Уилла.

Уилл прыгнул. Уилл побежал вместе с отцом, который так и не выпустил из руки винтовку, выстрелившую улыбкой, сразившей цыганку и уложившей ее в пыль.

— Джим там?

Они были около лабиринта. Позади на подмостках бушевал мистер Дак:

— Убрать огни! Проваливайте домой! Все окончено!

— Неужели Джим там? — удивлялся Уилл. — Да, да, он там!

В Музее восковых фигур Джим не двигался, не мигал.

— Джим! — голос пронизал лабиринт.

Джим пошевелился. Джим моргнул. Задняя дверь, выход, была распахнута. Джим ощупью продвигался в ее сторону.

— Я иду за тобой, Джим!

— Нет, папа!

Уилл удержал отца, который стоял у первого поворота зеркал, чувствуя, как боль возвращается в руку, боль бежала вверх, чтобы взорваться около сердца, как шаровая молния.

— Папа, не ходи туда!

Уилл схватил его за здоровую руку.

Позади них опустели подмостки, мистер Дак убегал… Куда? Куда-то, где ночь поглотила свет, где все огни погасли, погасли, погасли, где все вокруг погрузилось в свистящую темноту, и толпа зрителей, словно листья, которые сдуло с огромного дерева, покатилась по дороге; и отец Уилла стоял перед волнами стеклянных шквалов, бушующих в лабиринте, его рука была зажата в стальную рукавицу боли, и он знал, что ему придется плыть через волны ужаса, чтобы бороться против того, кто ждал там, чтобы уничтожить его. Он видел уже достаточно много, чтобы знать. С закрытыми глазами можно было заблудиться. Но он знал, что с открытыми же глазами на него навалится такое отчаяние, такая мука, что невозможно будет миновать двенадцатый поворот. Но Чарльз Хэлоуэй отстранил руку Уилла.

— Джим там. Джим, жди меня! Я иду к тебе!

И Чарльз Хэлоуэй шагнул вглубь лабиринта.

Впереди струились потоки серебряного света, лежали пласты глубоких теней в зеркалах, отполированных, вытертых, промытых их собственными образами и отражениями других людей, чьи души, проходя мимо, чистили стекло своей агонией, полировали холодный лед своей самовлюбленностью или сглаживали углы и грани потом страха.