Эрнст Гофман - Новеллы

Засим непосредственно следовала примечательная статья о собаках, кошках и прочих неразумных тварях. Никто не правомочен, гласила эта статья, приводить в клуб каких-либо вредоносных диких зверей. Итак, если бы какой-нибудь член клуба вздумал взять с собой в качестве комнатной собачки льва, тигра или леопарда, то любая попытка провести в клуб означенного хищника, даже при условии обстриженной шерсти и когтей, была бы безусловно пресечена должностными лицами, которые преградили бы путь звериному расстриге. Даже сметливые пудели и образованные мопсы были объявлены недееспособными на предмет посещения клуба и допускались туда в порядке исключения, и то лишь в летнее время, когда клубные трапезы происходили на воздухе, только по предъявлении специального пропуска, утвержденного на заседании комитета.

Мы — я и Лотар — сочинили прекрасные дополнения к этому глубокомысленному кодексу, которые были доложены на ближайшем заседании со всей подобающей серьезностью, и, к величайшему нашему удовольствию, вся эта чушь подверглась детальному обсуждению. В конце концов кое-кто смекнул, что мы просто без зазрения совести разыграли их. Доверие было утрачено, но то, на что мы рассчитывали, не произошло: мы-то думали, что нас по всей форме предадут анафеме и изгонят из клуба.

— Я прекрасно помню эту потеху, — молвил Лотар, — и с прискорбием признаюсь, что подобные мистификации сегодня мне уже не под силу. Я изрядно отяжелел и более склонен раздражаться по поводу того, над чем раньше потешался.

— Вот уж чему я никогда не поверю, — воскликнул Отмар, — напротив, я убежден, Лотар, что просто в твоей памяти как раз сегодня сильнее, чем когда-либо, звучит отголосок какого-то тягостного события. Но скоро новая жизнь, как дыхание весны, проникнет в твою душу, смолкнет дисгармония, и ты снова станешь прежним славным Лотаром, как двенадцать лет назад!

Кстати, ваш клуб в П*** напомнил мне другой — его основатель был в высшей степени наделен чувством юмора, и поэтому клуб сильно смахивал на великолепный орден умалишенных. Представьте себе общество, целиком организованное по типу государства! — Король, министры, государственные советники и т. п. Единственная тенденция, главная цель этого общества была — хорошо есть и еще лучше пить. Поэтому собрания происходили в отеле, где была лучшая кухня в городе и лучший винный погреб. Здесь со всей серьезностью обсуждались вопросы блага государства, под коими как раз и подразумевались хорошая еда и изысканные вина.

Так, например, министр иностранных дел докладывает, что в отдаленном торговом заведении получен превосходный рейнвейн. Тотчас же принимается решение направить туда миссию. Для этого избираются лица, отмеченные выдающимися талантами — то есть даром утонченной дегустации, им вручаются детальные инструкции, а министр финансов выделяет чрезвычайные ассигнования, предназначенные для покрытия расходов на самое миссию и на закупку означенного товара. — Или же наступает всеобщее смятение по случаю подгоревшего рагу — происходит обмен докладными записками, произносятся речи по поводу стихийного бедствия, угрожающего государству.

Или, скажем, созывается государственный совет для принятия решения, из каких вин готовить сегодня пунш и готовить ли его вообще. Погруженный в глубокое раздумье король выслушивает доклад в присутствии всего кабинета. Кивком головы он санкционирует приготовление холодного пунша, исполнителем назначается министр внутренних дел. Однако, поскольку министр по причине больного желудка не переносит лимонной кислоты, он кладет в напиток ломтики апельсина и, согласно новому закону, холодный пунш приравнивается к глинтвейну.

Или, например, осуществляются меры по защите и поощрению наук и искусств: поэт, сочинивший новую застольную песню, а также певец, положивший на музыку и исполнивший ее, получают из рук короля почетный знак красного петушиного пера и разрешение выпить одной бутылкой красного вина больше, чем обычно, разумеется за свой счет! — Кстати, король на официальных приемах носит гигантскую корону из позолоченного картона, а в руках держит скипетр и державу. Высшие же государственные сановники — шапочки причудливой формы. Символ общества представлял собой серебряную банку, на которой восседал, раскинув крылья, нарядный петух с широко раскрытым клювом, натужно пытавшийся снести яйцо.

Ко всему этому нужно добавить, что, по крайней мере тогда, когда случай привел меня в это достойное собрание, там не было недостатка в остроумных и красноречивых членах, которые с чувством глубокой и всеобъемлющей иронии превосходно исполняли свои роли. Вы легко поверите, что мало какая шутка могла так восхитить и позабавить меня, как эта.

— Я всецело одобряю и приветствую все эти затеи, — сказал Лотар, — вот только не могу понять, как можно долго ими забавляться. Самые лучшие шутки в конце концов притупляются, особенно если длительное время систематически повторять их, как это было в твоем обществе, в твоей «ложе яйценосного петуха». Вы оба, Теодор и Отмар, рассказали о больших, многолюдных клубах с их постановлениями и вечными мистификациями. Позвольте же мне рассказать о самом простом клубе, какой когда-либо существовал на земле.

В маленьком пограничном польском местечке, некогда захваченном Пруссией, единственными немецкими чиновниками были отставной капитан-инвалид, служивший смотрителем почтовой станции, и акцизный чиновник. Каждый вечер, ровно в пять, они приходили в единственный кабачок местечка и усаживались в маленькой каморке, куда никому не велено было входить. Обычно акцизный уже сидел перед своей кружкой пива, попыхивая трубкой, когда появлялся капитан. Он подсаживался к столу напротив акцизного со словами: «Как дела, куманек?», зажигал уже набитую трубку, вытаскивал из кармана газеты, старательно принимался за чтение, подвигая прочитанные листы акцизному, который столь же старательно их изучал. В глубоком молчании они пускали друг другу в лицо клубы табачного дыма, пока часы не били восемь, тогда акцизный поднимался, набивал трубку и уходил со словами: «Да, вот так-то, куманек!» Это они вполне серьезно называли «наши собрания».

— Очень занятно, — воскликнул Теодор, — а вот кто бы оказался вполне подходящим и почитаемым завсегдатаем таких собраний — так это наш Киприан! Уж он-то никогда бы не нарушил торжественного безмолвия неуместной болтовней. Похоже, что он, как монахи ордена траппистов, дал обет молчания, ибо и сегодня пока еще не проронил ни словечка.

Киприан, и в самом деле молчавший до сих пор, вздохнул, как бы очнувшись от долгого сна, устремил взгляд ввысь и произнес с кроткой улыбкой: