Антон Ботев - Кот Шрёдингера

Поволокли меня в «церковь» к Шредингеру. Волокли вдоль улице по всей ее длине, а жители стояли и смотрели, без видимого удивления. Наверно, так же волокли и Вову в его последний час. В подвале церкви (правильнее ее теперь называть домом Шредингера) стоял такой же аппаратус, т. е. адская машинка, что в главном корпусе института (зоны? колонии?). Лаборатория была оборудована звукоизолирующей дверью и камерами наружного обзора. Так. Разденьте его, сказал Шредингер ментам (это он меня имел в виду, меня надо было раздеть). Менты раздели меня и снова связали, и руки, и ноги. Обрейте. Солдаты намылили мне подбородок и стали брить. Осторожно, не поцарапайте, сказал Шредингер. Мне стало смешно — его-то лицо было все в шрамах. Во время процедуры он сухо сказал, что я, возможно, видел его опыты на кошках в институте. Мало кто знает, что такие же опыты можно проводить на людях. Это будет революция в науке, и Шредингер уверен, что с помощью человека сформулированную им проблему (вы ее помните) возможно будет разрешить. Опыт несколько раз проводился на Рамзане (вы его привели), и он выжил. Надо понять, выживет ли произвольный человек; так еще лучше. Смерть от синильной кислоты весьма мучительна, сожалею. Вообще я против излишней жестокости. Идите. Копайте ему могилу рядом с Эйнштейном, сказал Шредингер солдатам, закончившим меня брить. Возвращайтесь через час, к окончанию эксперимента. Солдаты (они же менты) ушли. Связали они меня плохо, и Шредингер это знал, поэтому не стал тратить время на классическую речь злодея, не раз погубившую других безумных ученых, таких, например, как доктор Нимнул или Лекс Лютор, хотя у него в руке и был пистолет. Он всего лишь добавил, что, возможно, я найду утешение в том, что у меня есть уникальная возможность провести инвертированный эксперимент Шредингера — посмотреть через час, увижу ли я его, Шредингера, если выживу, или же бесплотного духа, если не выживу. Воспринимайте себя как исследователя, а меня как кота, сказал Шредингер. Голый и связанный, под дулом пистолета, я стоял на цементном полу перед его адской машинкой. Шредингер начал открывать дверцу, не снимая меня с прицела. Только одно. Скажите, жив ли Эйнштейн? спросил я. А зачем вам это знать? Не скажу, ответил Шредингер. А Вова? Дверца открылась, и оттуда ВНЕЗАПНО выскочил дико мяукающий КОТ! Не Deus ex machina, но CATTUS ex machina! Выскочив, он вцепился Шредингеру в лицо; теперь я понял, отчего у того столько шрамов на физиономии. Мало того, КОТ вцепился так удачно (для меня), что задел когтями его глаз, и тот не преминул вытечь, что было очень любезно с его стороны. Теперь Шредингер стал одноглазым, Шредингер окосел! Из своего старого сна и фантазии, описанной ранее в надлежащем месте, мне знаком был этот болевой и психологический шок, и я знал, что в течение как минимум минуты Шредингер не сможет ничего контролировать, к тому же атакуемый обезумевшим КОТОМ. Пока он боролся с КОТОМ и пытался справиться с шоком, я, напрягши все силы, освободился от пут на руках (я ведь говорил, что они были наложены кое-как), и к тому моменту, как Шредингер начал что-то видеть и что-то соображать, толкнул его вместе с животным в его же аппаратус, закрыл дверцу и повернул рычаг. Рычаг, запирающий дверь, был автоматически связан с включающим рубильником, и над дверцей зажглось табло:

НЕ ВХОДИТЬ!!! ДО ОКОНЧАНИЯ ЭКСПЕРИМЕНТА ОСТАЛОСЬ: 00:59:59,

причем последняя цифра 9 стала меняться на 8, 7, 6 и т. д., а слова НЕ ВХОДИТЬ!!! безвкусно моргали, как будто окруженные тэгом . Солдаты снаружи, копавшие мне могилу, благодаря звукоизоляции ничего не услышали. Мою одежду они оставили в лаборатории; быстро обыскав лабораторию Шредингера, я отыскал свой рюкзак, а также мешок, в котором лежали останки Вовы: сапоги, куртка, противогаз и пояс с ножнами с финкой. На верстаке я обнаружил синие приметные штаны и уже не очень удивился, увидев на них заплатку, которую сам поставил когда-то Вове на задницу, и услышав знакомый приторный запах мертвечины. Внутри штанов, как и внутри ботинок и куртки, что-то было, я опять не стал проверять, что. Посмотрев в камеры наружного обзора, я увидел солдат, копающих яму около памятника Эйнштейну и то и дело откидывающих в сторону ошметки мертвой кошачьей плоти. Один из них стоял, курил, и смотрел на дверь лаборатории. Выйти незаметно не было никакой возможности.

Внезапно что-то случилось. Солдаты побросали лопаты и побежали со двора, оставив только одного караульного. На табло горело 00:45:25, и я решился на побег. Пистолет Шредингера все еще лежал около адской машинки. Я поднял его и увидел, что он разряжен. Я стал обшаривать лабораторию в поисках патронов или на крайняк чего-нибудь острого или тяжелого, чтобы, неожиданно открыв дверь, оглушить солдата; нашел штыковую лопату и снова посмотрел в камеры наружного обзора. Я медлил, собирая все свое мужество, чтобы выйти, так сказать, совершить coming out. Пока я медлил, заметил, что нищенка, предупреждавшая меня утром, постепенно подползла к солдату (который стоял спиной к воротам и корчил рожи прямо в камеру), цепляясь посохом за неровности почвы. Когда он ее заметил, было уже поздно. Нищенка размахнулась и запустила в него костылем. Костыль должен был попасть солдату в переносицу (и убить его), но у него была хорошая реакция, он успел отклониться, и костыль всего лишь вышиб ему глаз. Не слишком ли много одноглазых в этой рассказанной вкратце истории? Впрочем, сколько есть, столько уж есть, и ничего тут с этим не поделаешь, а лгать в угоду правдоподобности я не приучен. Рефлекторно солдат нажал на курок автомата и не отпускал его, поливая все вокруг свинцовым огнем. Одна из пуль попала и в скрытую камеру, через которую я наблюдал за происходящим, и разбила его. Я стал слеп, не в буквальном, слава богу, смысле, а просто перестал видеть, что происходит на улице. Выскочив за дверь, я увидел следующую картину: солдат катается по земле, а нищенка лежит у калитки, по всей видимости, мертвая, потому что по груди у нее расплывается огромное темное пятно. Подскочив к солдату, я рубанул его по рукам, выхватил автомат и дал по нему (солдату) очередь. Очередь мою никто не услышал, потому что со стороны института автоматные очереди раздавались с гораздо большей интенсивностью. Солдат задергался и затих, а я тем временем бросил автомат, подбежал к нищенке и снял с нее платок. Это была Ильма, казалась она какой-то постаревшей и безнадежно мертвой; я убедился в последнем, послушав сердце, приложив ухо к губам и т. д. Глаза ее остекленели, а изо рта вытекла струйка крови. Но все равно она была прекрасна, возлюбленная моя, она была прекрасна! Даже в смерти она была прекрасна (при жизни, конечно, лучше, но все равно, все равно), и я ничем не мог ей помочь, ничего не мог поделать. Я не удержался, развернул ее лохмотья и посмотрел на сиськи. Правая (от меня левая, поскольку мы располагались во фронтальном положении) уцелела. На шее висела цепочка с крупными звеньями. Сиськи, судя по уцелевшей, были еще прекраснее, чем я думал, хотя это казалось невозможным… Но медлить было нельзя! Со стороны подземной лаборатории зашевелился недобитый солдат, со стороны института выстрелы стали то ли ближе, то ли громче, то ли и то, и другое. Издалека я видел, что перестреливаются две армии: 1) безбородые полицейские и элита Питкяранты (в том числе Евграф Николаевич, Эдик, педик, пустоглазый чекист) и 2) бородатые букмекеры — защитники зоны-института. К выстрелам стали примешиваться взрывы, заухали гаубицы — в общем, началась настоящая полномасштабная война. Я снял с мертвого тела Ильмы цепь, и, как был, голышом, побежал в лес, захватив свой рюкзак и мешок с останками Вовы.