Татьяна Мудрая - Костры Сентегира

«Меня сподобили, — вдруг подумал Сорди внятно и вполне чётко, как будто желая передать кому-то другому свою мысль. — Или, если по-простому, спровоцировали на неподобающее деяние».

Но вслух этого не произнёс. Только снова сказал:

— В последний раз спрошу, ладно? Змей умер для этой земли. Иштен умер для этой земли. Каков смысл во всём этом?

— Не умрёшь — не поднимешься. Многого ли стоит жизнь, если ты на нее обречён? Не покажется ли она тебе — рано или поздно — чужой и скучной? И вообще: жил, умер, потерял, нашёл — какая разница, мой человечек. Мой чела…

— Вот теперь мы можем уходить отсюда. Что могли — сделали, — сказала Кардинена без капли иронии.

Ну да. Причастились тьме и смерти, подумал про себя Сорди. Змеи издавна числились в психопомпах, проводниках на тот свет. Может быть, оттого он сам и понял, кто он есть: живой покойник. Труп, обречённый на вечные скитания.

Тем временем снаружи настало утро — жемчужно-серое, прохладное. Сорди выскользнул навстречу ему с куда большим изяществом и легкостью, чем накануне проникал в пещеру с озером: даже сам слегка удивился. И еще больше — тому, что бессонная ночь и переживания никак на нём не сказались.

Туман спускался с неба вниз, ложился на тропу, заставлял искать в себе броду. Впереди и по бокам колыхались непонятные тени — куда больше, чем, на взгляд мужчины, должно было здесь быть. Перед ногами молочные струи вились, изгибались зловеще.

— Опасно, — заметила Карди. — В такую погоду и на ровном-то месте жди невиданного. А пережидать внутри нам не велят. Вот, возьми снова конец поясного шарфика, что ли. Не теряй и не отставай.

Так, в короткой связке, они двигались порядочное время, пока женщина не сказала с неохотой:

— Тебе, пожалуй, интересно, куда мы побрели в этакую муть? Да в те места, куда и собирались. Теперь уж точно придется успеть дотемна.

На этих словах тропа явно свернула под гору, причём резко.

— Пояс отдай обратно. Спускайся задом, держись руками за кустики, — послышалось спереди. — Внизу будет полегче, хоть это вроде как против законов физики.

— Прости, не понял. Причём тут физика?

— Туман обыкновенно в расщелинах скапливается, а не наверху, — донеслось еле слышно — будто и звуки начали пропадать вслед за образами. Кажется, Карди говорила еще что-то, но слушать вскоре стало некогда. Приходилось следить, чтобы жёсткие стебли какой-то ветвистой травки крепко сидели на корнях, корни — в земле или скальной щели, а подошвы ботинок надёжно упирались в торчащие из склона бугры. «Нога должна камень хорошо чуять», — вспомнил Сорди. Вроде как это свойство само собой прорезается: или просто обувка понизу сносилась от здешней почвы?

Напоследок он не выдержал — сорвался и заскользил, срывая с насиженных мест всякую известковую мелочь. По счастью, до дна было недалеко — он приземлился, удачно спружинив обеими ногами, прямо на ровную землю.

— А ты стал ловок, — отметила Карди, становясь с ним рядом и расправляя чуть задравшийся в полёте плащ. — Будь здесь не тропа, а просто большой камень, — и то сумел бы притормозить.

— Думаешь?

— По ухватке вижу.

Вижу. Сорди машинально повторил фразу, оглядываясь по сторонам. Вижу…

Тумана как не бывало. Сухая редкая поросль горных скатов как-то враз стала густой и жирной — стоило ему сделать шаг вперёд, как трава оплела не только щиколотки — колени. Замшелые стволы дубов и вязов стояли в ней едва ли не по пояс. Душный и влажный воздух приносил запахи прели, как осенью, когда небо стоит близко к земле.

Только не было этого самого неба. Далеко вверху могучие ветви сплетались намертво, сочащийся оттуда сумрак казался иззелена-серым, навстречу ему вырастал почти белый и как бы узорчатый мох, горбились осклизлые грибные шапки. Рядом с широкой тропой растекался ручей без берегов, мыл в себе длинные русалочьи пряди: водоросли или трава? На подтопленных ручьём местах нагие древесные скелеты постукивали белыми ветвями без коры, еле выгоняя робкую зелень из самой вершины хлыста. Осока, что вырастала здесь вместо подлеска, ниспадала книзу, купалась в блестящей маслянистой черноте тихой воды.

— Урочище Древнего Леса, — проговорила Карди. — Нигде такой вековечной поросли нет, кроме как здесь. Травы и мхи глушат кустарник. Деревья умирают стоя, как говорится. Как в такой тесноте они не захватывают человеческой дороги, хотел ты спросить? Не любят нашего запаха. Не терпят убитой ногами земли. Хотя это, пожалуй, до времени.

— Мой свёрток. Шкура ведь сразу не сгниёт?

— Заботливый. Нет, ему даже лучше будет — точно отмоется в этом воздухе. Тяжело нести? А то дай, может быть, на другую сторону надо перевернуть и скатать заново.

Но Сорди покачал головой: не хватало еще числиться в слабаках. К тому же самой мистической частью своей души, не задавленной правоглавами, он чувствовал себя наследником. Оттого, казалось ему, происходит и нынешняя гибкость тела, и ловкость движений, и неутомимость. И нечто еще.

«Наверное, готовлюсь сменить кожу. Если не сменил уже», — усмехнулся он.

— Здесь и змеи есть, конечно. В изобилии. А чего им? Источники несут тепло подземного огня, свет не слепит глаза, — в лад его мыслям заговорила Карди, которая шла по обочине дороги рядом с ним. — Люди если и проходят, то мимо и редко: на войну или с войны. А лошадей гадюки сами побаиваются.

— Лошадей?

— Когда убивают всадника, его конь не может послужить никому — такая им всем даётся выучка. Их ведут сюда, расседлывают, снимают узду и оставляют на вольный выпас. Трава здесь сочная, снег выпадает неглубокий — оседает на ветвях. В холодное время есть где укрыться. Естественных врагов нет, вернее — почти нет. Кобыл поначалу не хватало на всех жеребцов: воины их не шибко любят, оттого что рядом с ними жеребцы становятся безумны. Но здешние самцы ведь дерутся за главенство над табуном. Те, кто выживает, становятся холостяками-одиночками. И вот им, этому второму или третьему поколению отпущенных на волю, становится одиноко. Они же не дикие — лишь одичавшие.

И тогда кони выходят к человеку, хотела она, пожалуй, добавить, но не успела. Потому что Сорди увидел цепь широких, как чаши, следов на вязкой глинистой земле и обернулся к спутнице, показывая рукой.

— Да-да. Они единственные не боятся здесь пройти. Наверное, этому парню показалось мало травы или в тех местах она была жёсткая, будто осока. Нет, ты смотри — там целый косяк пасется.

В самом деле — вдали словно белое, в легких крапинах облако спустилось на землю. Тощие, невзрачные хлысты тех деревьев, о которых Сергей тосковал всё время, пока жил здесь… Или не совсем здесь.

И посреди берёз — смутные силуэты животных. По преимуществу пегой, тёмно-гнедой и то ли вороной, то ли караковой масти, последнее вернее. Об этом он сказал Кардинене.