Татьяна Мудрая - Костры Сентегира

— Вон к той ветле обоих привяжи, там травка самая полезная с виду. Пусть пока не привязи пасутся, чуть позже мягкие путы наденем.

— Какие-то они совсем ручные.

— Просто человека вспомнили. И к тому же крещение огнём помогло.

— Чьё?

(Какая внешняя сила заставляет его задавать очевидные вопросы?)

— Твоё.

(И принимать как должное неординарные ответы.)

— Ты прошел воду, землю и огонь и со всем тремя побратался. Теперь тебе станут доверять. Видеть в тебе защитника.

Сёдла оказались, кстати, вовсе не спортивные — просто рассчитаны на здешних пони. Впрочем, Кардинена и против этого термина возразила:

— Пони определяются по высоте в холке. Сплошная арифметика. А наши скакуны — потомки лошадей викингов, порода, выращенная в чистоте. Жеребят от «золотых», соловых степняков и иных производителей сбывали на сторону. Возможно, по этой причине наши любимцы не страдают обычными конскими болезнями. А выводить можно и поменьше, и покрупнее. Вот Шерл — он ростом с арабчика, а это если не лучшая, то самая гармоничная порода в мире.

— Ты его знаешь. Правда твой был?

— А что, я похожа на мёртвую? Не более тебя, однако.

Сорди запнулся: чего-то он не понимал до конца. Сам он ощущал себя на редкость живым — такого с ним не было от самого рождения.

— Когда-то меня прозвали Киншем, точнее — Кинчем, в зависимости от местных вариантов произношения. В честь великой венгерской кобылицы арабских кровей, памятник которой стоит на главной тамошней площади. А вороного жеребца именовали Аль-Бахр, «Океан», или попросту Бархат.

— Не Шерл.

— Да, у этого кличка не арабская. Означает черный турмалин. Конь моего милого Волка.

Сорди снова побоялся спросить, кто это, но Карди ответила сама:

— Волк. Бурый Волк, по цвету одежды. Волчий Пастырь. Даниль Ладо. Он тоже имеет на меня виды, как Тэйн, и примерно такие же. Хотя нет: второй — почти друг, первый… первый — почти возлюбленный. Тоже посостязались однажды. До его смерти.

— Прости. Дом был его?

— Угм. Нас обоих.

— Это он там… оборотился?

— Угм.

— Но это колдовство! Магия! А ты говорила, что здесь этого нет.

— Здесь нет ничего, помимо законов природы. Здешней природы. А она нигде и никогда не была такой безмозглой, как считали тебе подобные. Колдовство — насилие, доброе или злое. Магия — легендарный вид особой энергии. Оба они требуют субъекта и объекта. Ты извини, что я тебя гружу терминами, только я вроде намекала на глобальный суперкомпьютер. Мы оба внутри.

Сорди не понял, но запомнил. Постепенно он уяснил себе, что запоминает всё говоримое без различий и различений. Даже то, что не выражено словами, а носится в воздухе рядом с дыханием воды, ароматами цветов, вместе с пыльцой. Вместе с пеплом.

Кардинена прервала его медитацию:

— Питаться будешь?

— Да нет. После такого…

— Далеко тебе до конской автаркии. Поостыли оба наших подарочка в воде, теперь траву хрупают. Как думаешь, нам не стоит тоже ополоснуться для аппетита? В одежде не совсем то, понимаешь.

И, не дожидаясь его ответа, пошла по кромке впадины, на ходу сматывая с себя золотной шарф и сбрасывая пропахшую гарью одежду.

Сорди последовал ее примеру — но отчего-то на сей раз нагота далась ему труднее прежнего.

В каком-то известном ей месте женщина спустилась вниз, цепляясь за мылкую глину пальцами босых ног. И сразу упала в воду — почти без шума, будто проскользнув между струями. Поплыла к середине, лавируя, как парусник под ветром.

Он проделал то же, однако не так ловко; холодная вода теснила плоть, спирала дыхание в глотке. Верхом на горячем конике было и в самом деле не то — Сорди пожалел, что не оставил на себе хотя бы тонкие шаровары за неимением плавок. Такая моральная ценность, как целомудрие покровов, явно не была популярна в Динане.

Впереди Кардинена отыскала, по всей видимости, мель или глубоко утонувшую корягу и выпрямилась на стремнине во весь рост.

— Греби сюда, эй! Не режь воду поперек, неуч. Опирайся как на стену, чтобы тобой, как косточкой из пальцев, выстреливало.

Сорди попробовал — вышло. Течение само понесло к месту — и прибило к большой скользкой глыбе.

— Никогда в быструю реку не окунался? Вот уж не поверю, — смеялась Карди, вытаскивая его, дрожащего, за руку и водружая на постамент.

— Не т-такую холодную.

— Врёшь. Горные речки все одинаковы.

Ему казалось теперь, что они, держась за руки, стоят на палубе парусника и волна перехлестывает через руль. Или омывает изножье парной статуи из тех, что укрепляют на носу корабля.

— Ты слишком напоминаешь мне юношу, чтобы я оставался спокоен, — сказал он, чтобы оправдаться.

— Ты слишком напоминаешь мне девушку, чтобы я оставалась спокойна, — повторила Карди насмешливым эхом.

И словно только сейчас поняла, о чём обмолвилась. Хотя — Сорди уже знал свою старшую напарницу достаточно хорошо, чтобы не верить во всякие непредумышленности.

У него тонкие черты лица. Мягкие, ковыльные волосы. Узкие плечи — заниматься силовыми видами спорта даже не пробуй, благодари Бога, что лопату в руках удерживаешь. И то — кисточкой расчищать куда ловчей выходит. Подгонять один к другому клочки да ошметки с античных помоек. Эксклюзивная, филигранная работа, все завидуют. Пальцы — будто зрячий глаз на каждом. Бедра и зад — как-то его сравнили со статуей Персея работы Бенвенуто, потом он отыскал изображение и понял всю силу издевательства. Персей — не юноша, скорее девица, хотя идеал гораздо более поздних времен. Не сдобный Ренессанс — суховатый югендштиль. Костяк рафинированный, мышцы практически отсутствуют — одни жилы. Даже ступни узкие, небольшие, а подъем высокий: найти добротную обувь было постоянной проблемой.

— Ты очень красив, — прервала паузу Кардинена.

Вода чуть спала или это ему показалось? Течение по-прежнему обвивало ему щиколотки своим арканом.

— Разве такое нужно мужчине?

— Да и женщине подобное лишь в тягость.

— Вот не знаю… то есть — ты разрешаешь мне говорить? Дело женщины — привлечь к себе иной пол. В том и прелесть, и ловушка, и погубление.

— Набор трюизмов. Хотя сила общих мест в том, что они общие. Обратная связь.

Теперь они вполне могли усесться рядом на глыбу.

— Лес уже кончил гореть — разлив больше не понадобится, — объяснила Карди. — Я же помню — на этом месте всегда был брод. Не считая весны, разумеется.

— Так вот, — продолжала она с необычно ровной интонацией. — Сказал «а», так будь любезен, говори и «б». Напросился — слушай.

— Ты вообще-то понимаешь, что женщина неспроста оказывается на мужской работе?

— Ну, конечно, есть и дагомейские амазонки, единственный достоверный случай женской армии, и индийская элитная гвардия раджей, состоящая из крутых дам. Русские эскадроны смерти. Времена, конечно, давние, но не такие уже. Да и в мое время фактически… разведчицы всякие. Радистки Кэт.