Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

Ни один пост не дает никаких привилегий, кроме одной: чем больше твоя власть, тем выше и ответственность за то, что совершено силой и авторитетом этой власти.

Братству клянутся в верности навсегда. Пребывание в нем кончается вместе с жизнью — и этот закон обратим.

— Да, строгости у вас, однако. Монах и тот может расстричься, — задумчиво произнесла Танеида. — Что же дает Братство тем, кто вступает в его круг? Сознание высшей праведности своих деяний?

— Стремление к этому очевидно и благородно. Однако то, что сделано из самых лучших побуждений, может обернуться и черной своей стороной. Никто из людей не знает последствий содеянного им во времени. Нет-нет, самое опасное обаяние Братства — в нем самом. Понимаете — быть в кольце сплетенных рук и чувствовать, что ими многократно возрастает твоя сила. Быть посреди друзей.

— И сила эта может быть дана лишь для добра. Именно так вы верите. Верите, что постигли если не цель, то ход истории.

— Не постигли, а можем угадывать. Чувствовать.

— Н-да. И зачем вы мне это возвестили — из чистого альтруизма?

Стейн обвел глазами поляну. Между лагерем и рекой обычно то и дело сквозили люди, а тут всё вдруг притихло.

— Чтобы заплатить наш долг, — сказал он более спокойным, чем прежде, тоном. — Долг за те жизни и связи, которые вы оградили собой. На том пути, который вы выбрали, нам легко будет поддержать вас.

— Дядюшка Лон, как пить дать, намекал именно на это. Платить долги, как же. А если я и мои цели окажутся недостойны вашей всемогущей и вездесущей поддержки?

— Ваши цели — а вы их знаете? Вы, уважаемая ина, пока еще не вино, а винное сусло: бурлите, а вкус пресный. В вас зреет сила, куда большая, чем вы можете пока уяснить себе, непонятная нам самим. Ее-то мы и хотим воспитать в вас, и именно в этом — наше вознаграждение.

— Спасибо. Однако мы уж очень далеко отошли от конкретной цели нашей беседы. Что это за три цвета Оддисены?

Он рассмеялся.

— Ловя журавля в небе, вы не склонны упускать и синицу в руках. Ну что же. Белая Оддисена — это мы и есть. Те, кто сейчас поддерживает Лона Эгра и его соратников, считая их гарантом стабильности в Динане. Серая… скорее афоризм, чем точное понятие. Есть некие особые лэнские подразделения. Их возглавляет «высокий доман», который постепенно забирает здесь всё большую власть, вытесняет таких, как я, и, хотя формально подчинен Белой Оддисене, имеет свою точку зрения на происходящее, не такую радужную. Словом, играет в свои игры. А Черные… Это просто. Банды, во главе которых — изгои, преступники, которые отломились от Братства, натворили беззаконий. Банды воюют, как вы, между прочим, могли заметить, против всех, и вас, и часто — людей Эйтельреда. Наши же, выступая на обеих сторонах, пытаются их сдержать. Расстрелы мирного населения, которые допускают и кэланги, и, к великому прискорбию, люди Марэма… Ладно, замнем для ясности.

— Самое скверное, — внезапно продолжил он после паузы, — что изгоями и «черными» считаются абсолютно все принадлежащие к эроской части Братства, которая откололась от нас в конце прошлого столетия — тогда император динанский силком сделал свободную землю Эро своей четвертой провинцией. Долго такое положение не продержалось, но с той поры эросцы еще более утвердились в своей неприязни и вообще к Динану, и к его Братству в частности, потому что даже наше народное государство не подумало каким-либо формальным актом отпустить от себя Степь. И что в ней там делается — того не одни вы, мы толком не знаем.

Танеида еще долго не могла взять в толк, с какой стати вырвался у него этот финальный вопль души.

Надвигалась зима, пал снег, задули ветры, черные тропы обкатало ветром, как леденец. Коней ковали на все четыре ноги. Всё дальше заходили люди Танеиды в горы и уже не возвращались на равнину. Сама она сутки напролет носилась верхом от одной части к другой вместе с одним-двумя из своих верных, посылая Стейна, Керга, «братьев»: обычные ординарцы не выдерживали. Постигала высокое умение — провести малые отряды по тайным путям, минуя большие перевалы, по тропам шириной в одно копыто (недаром вбирала в себя карту, да и помощники были хоть куда) — и в конце собрать в один кулак.

И ни чины ее не волновали, ни награды. И побратим, и Армор, и многие другие уже ходили под ее рукой, хотя на послужном списке это почти не отражалось. Для всех она была ина Та-Эль, две греческих буквы, созвучные этому новому имени, «тау» и «эль», чеканили повсеместно на пряжках поясов и лошадиных налобниках-умбонах, хоть она первое время противилась. И другое постоянно огорчало. В бою начали ее по-особому оберегать: то ли стратены, то ли просто искусные в этом деле люди, из которых как бы сама собой составлялась ее гвардия. Кто их посыла, да и посылал ли, было непонятно.

Более, чем возрастающему воинскому успеху, более, чем орденам, радовалась она сущим пустякам для иных: сапожкам по ноге, сшитым из мягкой и прочной кожи местной выделки, которую впору ножом резать — выстоит! Из нее и нагрудники делали, которые защищали от скользящего удара, и обруч ей на голову с заплетками для косы, которую привязывала к поясу, чтоб не трепалась. Хотела — в который раз — обрезать, так запретили: удачи не будет, талисман для всей дивизии.

Танеида окрепла от вечной езды по горам, плечи раздвинулись. То ли от кумыса, который щедро, ведрами, в нее вливали, то ли от горной свежести на лицо взошла розовая краска, а глазам вернулся их изначальный цвет, переливчатый, как небо. Шрамов уже не считала — хорошо, что не на лице, остальное, если выживу, доктор Линни сведет, как и прежние. И ведь не кашлянула ни разу, хоть спать приходилось на лапнике под общим для всех брезентом, натянутым на колья, да и просто у лошадиного бока.

И еще что давали ей горы — множество книг. В каждой взятой крепостце, откуда выбивали кэлангов и черные банды, валялись они на снегу. Их обжигало огнем, припорашивало золой и прахом — кудрявый насталик корана, сунны и тафсиров, золотое руно греческого письма, нагую в своей красоте латынь и древнееврейское квадратное письмо, готическую стройность и возвышенность начертания летописей, изложенных на лэнском, самом благородном из трех языков Динана.

Книги бывало зачастую жальче, чем людей — в них заключался смысл жизни тех, кто погибал в сражениях и умирал от голода и болезни за скальными стенами. Она приказывала свозить их в селения, где уже были надежные опорные пункты красных плащей. Для себя? Для других? Ее это не беспокоило. Кто из людей знает, доживет ли хотя бы до завтра.

Так шли они с востока, от эдинских равнин, и с запада, всё теснее смыкая крылья захвата. Та-Эль, водительница людей. Со стороны высоких гор, с севера, нельзя было сейчас подступиться к Лэну: Сентегир оберегал его и тяжелые снега, которые могли сбить, сорвать в горный провал целую армию. Нужно было идти через Алан — порт, которым Горная Страна выходит в открытое море, и дальние ворота к ее столице. Подступы к нему с моря закрывали дальнобойные орудия; стратегические дороги, ведущие через перевалы в бухту, были взорваны еще в начале войны. Тогда по тропам, на руках перенесли, как величайшую драгоценность, малую числом полевую артиллерию новейших моделей, разработанную специально для крутых горных троп и уступов, и сотни допотопных пушечек, снятых со стен малых крепостей. Этих хватало на один-два выстрела, зато совершенно убойных: крупной, разнокалиберной картечью домашнего литья. Сами военные шли пешком, с лошадьми в поводу. В одну ночь захватили вражеские аванпосты и встали под аланскими стенами на расстоянии ружейного выстрела.