Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

…В городе появляются странные пришельцы: их сразу же поименовывают Власть Имеющими. Они не носят оружия — ни мужчины, ни женщины — но умеют приказывать взглядом и связывать словом и мыслью. И обе армии, покоренная и победоносная, падают ниц к их ногам. Их боятся, перед ними смиряются — и выдают им Марта как вождя бунтовщиков.

…Из окна, забранного решеткой, Марту видна колокольня. Один-единственный колокол на ней — немой. Он крещен, как человек, и на его обводе золотом выведено: «К молитве призываю, войну усмиряю, в беде народ сбираю». Ему вырезали язык за мятежные речи при одном из прежних королей. Но есть предание, то если его коснется рукой настоящий, праведный муж, — колокол отзовется в полный голос. Рядом с ним боятся даже проходить, ибо само его молчание — знак твоего позора.

…Марта должны вывести к городской стене и расстрелять из арбалетов. Почему-то приходит за ним одна женщина из тех, кто может сковать человека силой своей воли, особенно если тот знает меру своей вины. «Выполни два моих предсмертных желания, — просит Март. — Проводи меня к жене, она дохаживает последние дни перед родами, а мне ничего о ней не говорят».

И в самом деле, жена не может разродиться вторые сутки. «Я спасу обоих, и мать, и дитя, — говорит женщина ледяным, бесплотным своим голосом, — но ты жди. Мне придется отпустить тебя, потому что моей силы не хватит на троих». Жена разрешается от бремени мальчиком, сыном. Женщина выносит его на руках — показать Марту.

— Говори второе желание, — требует она.

— Позволь мне на прощание коснуться колокола.

Она усмехается:

— Хочешь доказать себе и другим, что ты чист? Полно. Эти другие — их стоило бы убить уже за то, что они прикрылись тобой, но к чему множить беды твоей страны? И ты, и они одинаково виновны и одинаково достойны… земной жизни. Считай, что тебе повезло. А что до испытания твоей праведности — коснись колокола мыслью!

…Когда стрелы уже нацелены в его сердце, Март касается холодного чугуна, выбитого на нем имени: Люция-Хрейа. И слышит ответный гул: гром колокола, подобный шуму лесного пожара и завесы, разодранной в небе. Он здесь сам — этот колокол: купол, диковинный корабль, стрела летящая, нацеленная в него и с ним воедино — в зенит.

…Мальчик просыпается в темной комнате. То был я, или он, или — оба? Мать наклоняется к нему: они спят, как всегда, на одном ковре, так что смешиваются волосы — мысли — сны.

— Ты кричал во сне. Плохой, страшный сон привиделся?

— Плохой — нет. Страшный — не знаю. Откуда у меня это имя?

— Твой приемный отец дал… Нет, лучше сам скажи: какое имя?

— Голоса, что открывает путь в пустыне. Цветка, который распустился до поры. Имя судьбы. Имя предопределения. Имя могущества. Имя гибели в расцвете славы.

— Спи! Зачем ты заботишься о том, что неизбежно?

На обочине серпантина — асфальтовой дороги, петляющей в горах — стоят двое: моложавый, несмотря на самодовлеющую лысину, мужчина в сером, с иголочки, костюме от французского мастера высокой моды и женщина в тонком белом хиджабе, свитере с кушаком и широких брюках для верховой езды, заправленных в полусапожки.

— Задерживаются, — говорит она.

— Пограничники докладывают, что пропустили их в десять утра, и их сразу же должны были перенять мои гвардейцы.

— У твоего домана есть с тобой связь?

— Когда сам захочет. А была бы, я б не с тобой сейчас говорил, — мужчина невозмутимо повел плечом.

— Ты бы по интернету попробовал. Или по мобильнику.

— В горах ни то, ни другое как-то не приживается. Не такие высокие, как сетевые башни. что ли.

— Угм. И это при полной компьютеризации всей страны.

— Уж и не говори. Их, здешних, ни на привязи, ни на связи не удержишь. Впрочем, горы спокойны, дороги укатаны, оба они наездники от Бога — чего тебе еще надо?

— Может быть, соскучилась, — улыбается женщина.

— Надолго сын уезжал из города и от тебя?

— Как всегда. Летние вакации.

— Так в чем же дело, если как всегда?

— Сюда-то, к отцу, он в первый раз едет.

Мужчина вгляделся из-под руки в горизонт, вздыбленный горами.

— Да вот они, пари держу. Только без моего войска, разумеется. Старый конокрад как пить дать обвел их вокруг пальца еще в самом начале.

— Язва ты был, Карен, язва и остался — моего законного не по чести обзывать! Ладно, прощаю на радостях.

Кардинена выходит на середину дороги и машет над головой покрывалом — белым с широкой синей каймой.

Мальчик и в самом деле сидит на коне как его родной отец, — думал в это время Карен, — небрежно и в то же время цепко. Хотя и мать тоже наездница хоть куда. От отца у него певучие движения, от матери — крылатый голос. Но внешне он не похож ни на кого, кроме самого себя. Даже знаменитые глаза Денгиля, похожие на фосфоресцирующий металл, у его сына чуть отдают в голубизну. Истаивающая, почти женская нежность черт — скорее от его тетки Дзерен. Однако союзные брови, двумя сомкнутыми полукружьями рассекающие лицо, нос с горбинкой, властная складка губ и подбородка выдают характер, причем незаурядный.

Карди в это время говорила, держа обоих жеребцов под уздцы:

— С приездом, Абдалла, супруг мой! Что-то вы припозднились. Час уже вас ждем на большой дороге.

— Невесту присматривали этому батуру, — Абдо слез с коня наземь, обтряхнулся, подтянул пояс, пригладил волосы под темной тафьей — орел!

— И ты здравствуй, матушка. Добрый день, Карен-ини, — мальчик еще раньше скользнул с седла: неудобно возвышаться над старшими.

Поцеловал ей руку, Карену поклонился — степному вежеству его обучили основательно.

— У вас все благополучно? — торопливо спрашивала Карди-кахана. — А стратены где — обогнали их, перейдя на более длинный путь? Бывает и такое с моим дорогим мужем. Ладно, привязывайте коней рядом с нашими, никто их здесь не тронет. И пойдемте пешком, это рядом.

Склон горы заглубился огромной чашей. Но краям и в центре ее кто-то сгрудил угловатые базальтовые глыбы. В каждую вделаны бронзовые пластинки: узор, высеченный таликом джали, почерком, созданным для рельефа и гравировки, стройная готика. Меж двух особо громоздких камней выбивались под ноги людей тонкие говорливые струи, вились, сплетались в ручей, который ниспадал в ущелье крошечным гулким водопадом.

— Здесь не только земля просела на месте каверны, но еще и оползень был. Собственно, люди Рони Ди и Могора под него и попали, а твой отец, Стейн, Микаэль и все прочие остались внутри. Имена помянуты все, без различия. Не мы, Бог рассудит, — тихо объяснила Карди. — Подвижка слоев открыла родник. Вода в нем железистая, оттого и бурые подтеки на камне. Карен, ты цветы наши куда поставил?