Галина Тер-Микаэлян - Грани миров

Антошка устал, его мучили жажда и голод, болели исколотые камешками босые ножки, но больше всего терзала тоска по маме. Ох, скорее бы снова ее увидеть! Он долго терпел, но под конец не выдержал – сел на землю и заплакал. Пес постоял рядом, потыкал в ухо холодным носом, лизнул в щеку. Антошка обхватил его за шею и горько всхлипнул:

– Шобачка! – и тут же поправился: – Собачка!

Пес отбежал немного и в ожидании остановился, глядя умными глазами. Антоша поднялся и поплелся за ним. Ноги у него подгибались от усталости, он вцепился руками в жесткую собачью шерсть, и так было легче идти. А потом прямо перед ними возникли ворота и здание санатория. Пес одобрительно гавкнул, чтобы ободрить своего выдохшегося спутника, и обрадованный мальчик, забыв об усталости, побежал к калитке с вывеской

САНАТОРИЙ АКАДЕМИИ НАУК СССР

Если б Антоша умел читать, то прочел бы надпись на вывеске и засомневался, но читать ему было еще рано, поэтому он вбежал в вестибюль и остановился, как вкопанный – все игрушки и столики с пестрыми книжками куда-то исчезли, только на стене по-прежнему висели два знакомых портрета. На одном дяденька был лысый, его звали Ленин, а на втором дядя был с волосами и густыми бровями, но как его звали, Антоша не помнил. Под ними, закрывшись газетой, похрапывал третий – уже настоящий – дяденька. За стойкой вместо доброй тети в белом халате сидела другая – с раскрашенными глазами, длиннющими ресницами и ярко красными губами. Антон засмотрелся на ее губы, а она тоже в недоумении уставилась на него, потом пожала плечами и спросила:

– Мальчик, ты откуда, ты что, здесь живешь?

– Да, – он кивнул и вновь оглянулся в поисках бесследно исчезнувших ярких книжек.

Тетенька с раскрашенными глазами не отставала:

– Где твоя мама, какой у вас номер комнаты?

Про номер комнаты Антоша ничего не знал и не ответил – этого в их с мамой игре не было. Девушка за стойкой была новенькая и работала первый день, поэтому она окликнула дремавшего за газетой вахтера:

– Михал Никитич, где у нас отдыхающие с ребенком живут?

Храп прекратился, вахтер выглянул из-за газеты и в недоумении поглядел на мальчика осоловелыми глазами.

– С ребенком? Не упомню чего-то. В прошлом году приезжали профессора с внуками, а в этом… Погоди, тебя как зовут-то?

Вот тут и настал звездный час Антона! С достоинством выпрямившись, он отчеканил:

– Меня зовут Антон Муромцев, мою маму зовут…

Но сторож, не дослушав, махнул рукой и прервал его:

– А, Муромцевы! Они в двадцать пятом номере, это в левом крыле. Отведи его туда, а я тут присмотрю, если кто ключи спросит.

Антон вспомнил про пса, оглянулся, но того не было видно – побежал на кухню за косточкой. Девушка, крепко взяв мальчика за руку, повела его на второй этаж, постучала в одну из комнат и, услышав «да», сказанное приятным мужским баритоном, приоткрыла дверь:

– Ваш ребенок там по вестибюлю бегал, я его привела. Вы его заберите, пожалуйста.

Мужчина с женщиной во все глаза смотрели на Антона, и на лицах их была написана полная растерянность. Женщина была очень милой, но, все равно, это была не его, Антоши, мама. Он так и сказал:

– Это не моя мама.

– Стоп! – мужчина поднял руку. – Почему вы вдруг решили привести этого юношу сюда?

– Так он говорит… – девушка багрово покраснела и сердито повернулась к Антону: – Тебя как зовут, ты чего мне говорил?

И вновь Антон приосанился, напустив на себя важность:

– Меня зовут Антон Муромцев, мою маму зовут Людмила Эрнестовна Муромцева, мой адрес: Москва…

Мужчина посмотрел на женщину, та посмотрела на него.

– Так не ваш? И чего мне с ним тогда делать? – растерянно спросила девушка.

– Да ничего, – успокоил ее мужчина, – пусть пока побудет здесь, а вы выясните все-таки, откуда он явился, и где его матушка. И поскорее – она, наверное, с ума сходит.

– Ага, ладно, – девушка поспешно скрылась за дверью, а женщина подошла к Антону и протянула к нему тонкие руки:

– Иди ко мне. Ишь, как весь запылился, где ж тебя носило? И босиком – все ножки исколоты.

Антоша охотно забрался к ней на руки и, зарывшись лицом в черные волосы, попросил:

– Тетя, я пить хочу.

– Петя, налей ему сока. Булочку хочешь? Только умоемся сначала.

Антоша выпил два стакана соку, но булку не доел – сломленный усталостью, он уснул на коленях у черноволосой женщины, привалившись головкой к ее плечу. Она сидела неподвижно, покачивая его и пристально глядя прямо перед собой.

– Златушка, – тихо позвал ее муж и погладил по голове, – я пойду узнать, хорошо?

– Да-да, – женщина словно очнулась, – узнай, Петя, что они там выяснили. Как ребенок вообще мог оказаться в нашем санатории, где мать? Неужели это ребенок Людмилы?

Однако едва мужчина открыл дверь, как на пороге появилась запыхавшаяся старшая администраторша – широкоплечая, полная, с усиками над верхней губой. Она работала в этом санатории уже пятнадцать лет и прекрасно знала Муромцевых, которые почти каждый год приезжали сюда во второй половине августа – врачи считали, что Злате Евгеньевне необходимы солнечные ванны.

– Петр Эрнестович, извините, ради бога, что вас побеспокоили, ошибочка вышла, – гулким басом зарокотала администраторша. – Мне как Катька, паразитка такая, рассказала, так я ей чуть космы не повыдернула, а Михал Никитич тоже хорош! Это из ведомственного санатория мальчишка убежал, «Мать и дитя» называется. Наша главврач сейчас с ихней по телефону говорила – та чуть не в голос рыдала. Думали, говорит, что ребенок утонул, весь персонал на ушах стоит, у всех голова кругом идет, а мать при смерти лежит. А он, поросенок, тут у нас дрыхнет. И как он только к нам оттуда дошел, далеко ведь! Ишь, спит как – носик кверху задрал, – на ее усатом лице неожиданно появилось умильное выражение. – Давайте, я его вниз отнесу, чтобы вам не мешал, главврач машину даст, чтобы Михал Никитич его отвез.

Петр Эрнестович бросил быстрый взгляд на жену.

– Мы с мужем сейчас сами отвезем мальчика, Анна Петровна, – тихо сказала Злата Евгеньевна.

«Ох ты, горькая, – с жалостью подумала администраторша. – Не всякой красоте, видно, счастье дано. Своего ребеночка судьба не подарила, такты чужого увидела и глаз не сводишь. И печальная какая! Нет, не надо к чужим детям сердцем прилипать – потом больно будет». Вслух же она с нарочитой суровостью вновь стала ругать Катьку:

– И надо же – сколько вам теперь из-за этой Катьки-дуры беспокойства! Потащила его к вам, а ей нужно было перво-наперво мне доложить. Ох, Катька – дура дурой! Давайте, давайте мальчонку – пусть лучше Никитич его довезет, а у нас время чая скоро, чего вам теперь в «Мать и дитя» на машине трястись?

И Анна Петровна потянулась было, чтобы взять спящего Антошку из рук печальной женщины с прекрасным лицом, но Петр Эрнестович отстранил ее и неожиданно широко улыбнулся: