Дарья Аредова - Не наша сказка (СИ)

Растмилла пообещала сделать лекарство. Тадеушу она симпатизировала и жалела. Мой предварительный диагноз заключался в обыкновенной простуде, но исключать другие варианты все же, не следовало. Без привычных средств диагностики было тяжеловато, но врач на то и врач, что не просто так десять лет в институте штаны просиживал и в интернатуре на побегушках плясал. Самую нежелательную мысль я гнала как можно дальше, а она не желала отгоняться, и все лезло настойчиво в уши страшное слово.

«Туберкулез». Бич Средних Веков – туберкулез, или, как тогда говорили, чахотка. Успокаивало меня только то, что заболевание носит вирусный характер, а больных, с которыми мог контактировать Тадеуш, у нас не было. О носителях я старалась не думать. О коровах тоже. Впрочем, если бы заболели коровы – заболели бы все, а не только Тадеуш. А вот, если учесть, что из всех обитателей цитадели у него самая низкая сопротивляемость… Дольгар-то в подвале не торчал, со злостью подумала я.

Патрика долго искать не пришлось – он сидел на кухне и развлекал поваров пошловатыми простецкими куплетами. При виде меня шут весело помахал рукой, и я, улыбнувшись, прошла в круг света.

— Что угодно госпоже? – улыбнулся мне старый знакомый поваренок, болтая ногами.

— Госпоже угодно украсть у вас музыканта. Патрик, можно с вами поговорить?

— Только если тихо, у меня уши чувствительные. – Шут отложил лютню, поглядел на меня и мигом посерьезнел. Похоже, вид у меня был встревоженный.

Мы вышли из кухни и неспеша двинулись вдоль тесного служебного коридорчика. Здесь приходилось идти друг за другом, и разговаривать было неудобно. Правда, как и все на этом свете, коридорчик вскоре закончился, и я вслед за Патриком поднялась на ветреную галерею.

— Чем могу помочь, госпожа? – буднично осведомился шут – настолько буднично, что с первого выстрела попал в яблочко. Ему, конечно же, удалось меня задеть безо всякого труда.

— Чего это я госпожа?! – немедленно обиделась я. – Я думала, что мы товарищи!

— Товарищи не «выкают», – невозмутимо проинформировал Патрик. Я открыла рот, передумала, снова закрыла. Уел. Вот так вот, взял и уел.

Я остановилась. Он тоже. Понадобилось с полминуты чтобы заметить, что шут улыбается. Дружески так, и совсем необидно.

— Вы меня на семь лет старше, – крайне смущенно пробормотала я.

— А вы меня на семь поколений благородней. Госпожа.

— Хватит! – Я, смущаясь, сунула руки в рукава. – Я поняла.

— Я рад, товарищ . Так, что у тебя за проблема?

— Види… – я, осекшись, решила избегать количественных окончаний, – тут такое дело. Мне нужна консультация специалиста.

Шут присвистнул.

— Ах, вот, как. И в чем же я такой специалист, что ко мне за консультациями ходят?

— В медицине.

— Княжна-а… – Шут, раскинув руки, откинулся на перила галереи. – Ты видела в моих руках оружие. Видела убийства. Какой я, к черту, спаситель жизней? У меня, знаешь ли, менее эпичная специализация.

— Для неблагородного ты слишком грамотно разговариваешь.

— Виноват, исправлюсь.

Я подошла и облокотилась на перила, глядя на грязный двор. Внизу легкой грациозной рысью бежала по периметру левады соловая кобыла. Я вдруг подумала, что ей лучше, чем мне, хотя мы, вроде как, на равных. Она тоже живет в чужом доме, но ее это не беспокоит. Это только нам, людям, все вечно не так. Вспомнились слова Дольгара замужество за лордом – почет и жизнь. Сытая и спокойная жизнь. Будешь в замке жить, есть каждый день и спать на перине, сказал Тадеуш. Чего в этом плохого? Ну, как тебе, охотник? Живешь под защитой крепостных стен, спишь на кровати и ешь каждый день. И сам не рад. Комфортабельная тюрьма с трехразовым питанием оказалась тебе не по нутру. На свободу захотелось. На волю. Спать на земле с ножом в обнимку, выживать – жить . Это и есть жизнь – борьба за каждое ее мгновение. Настоящая жизнь, полнокровная.

А здесь зато тепло и удобно. Нравится? Нет, потому что ты человек. А вот лошади – ей плевать. Лошадь разумнее. Хотя, откуда мне знать, что там в голове у лошади…

Соловая вскинула морду и коротко заржала. Она тоже чуяла приближение весны.

— Ты же вылечил меня тогда. Ты разбираешься.

— Не настолько. – Шут прищурился на пока еще холодное солнышко единственным глазом. – Ты меня переоцениваешь, княжна.

— Я не княжна.

— А я не врач.

— Ты повторяешься, – заметила я.

— Нет. Всего лишь использую проверенные методы.

— Язва.

— У кого? Или что похуже?

— Серьезно. Охотник заболел.

— Неудивительно. И что ты думаешь?

Свежий ветерок гладил руки и ласково перебирал волосы. Уходить с галереи не хотелось.

— Я думаю, простуда... надеюсь, что простуда. У него высокая температура и сухой кашель. Глубинный такой, сильный. Я бы предположила еще воспаление легких…

— Или что похуже, – тихо завершил Патрик. – Ну, и чего ты от меня хочешь? Чтобы я его осмотрел?

— Ну… да, – осторожно кивнула я.

— И ваши с ним желания совпадают? – коварно уточнил шут. Я прикусила язык и расстроилась окончательно. Что верно, то верно – Тадеуш на дух не переносит обитателей замка, включая слуг. Воспринимает их как тюремщиков. Он ведь никого, кроме меня, к себе не подпустит.

— Подсыплю ему снотворное, как вы в Растмиллой подсыпали мне, – буркнула я. Патрик даже выпрямился.

— Не вздумай. На фоне общего ослабления иммунитета это его добьет.

— На фоне общего ослабления иммунитета? – выпрямилась я. – Смотри, не выдай что-нибудь подобное в присутствии Дольгара.

— Не выдам, – спокойно заверил шут. – В общем, так: пока ты не уговоришь своего пациента – фигу тебе, а не консилиум. Не моя прихоть, уж извини.

Я долго смотрела на него, однако он, похоже, отличался железным самообладанием. Просто смотрел на небо с таким видом, будто не человек, а памятник, которому фиолетово, что на него все пялятся. Хотелось задать сотню вопросов – так ведь не ответит.

— Ладно, – сказала я совсем не то, что хотела сказать. – Я что-нибудь придумаю.

Около ворот, как назло, попался Ришцен – пьяный и веселый. И чего меня туда, спрашивается, понесло?..

— Эй, княжна! – окликнул ратник. Он, в отличие от других, не видел во мне ровным счетом ничего благородного, и никогда не расшаркивался передо мной, если рядом не было Дольгара, или, на худой конец, Олькмера. Должно быть, хорошо помнил, как поднял меня из грязной лужи и тащил в замок со связанными руками. Оно и ясно – первое впечатление есть первое впечатление.

— Княжна-а! – повторил Ришцен, и я поняла, что прикинуться глухонемой не получилось – слишком я была близко.

Я вздохнула и подошла.

— Чего тебе?

Ришцен отсалютовал мне фляжкой и широко улыбнулся.

— Слыхал я, подохнет скоро твой браконьер? Какая жалость! А ты теперь его всю жизнь будешь помнить! – с удовольствием завершил он, выразительно посмотрев на мою ногу. Я все еще хромала – должно быть, гончая повредила сухожилия.