Алексей Молокин - «Если», 2015 № 01

— Прилив! — выкрикнул Сашок вслух и тут же захлебнулся нахлынувшим плотным облаком.

Ухватившись за веревку, он кинулся назад, уже не разбирая дороги, спотыкаясь на трещинах асфальта и налетая на деревья-столбы с колючей неживой корой. Вась-Вась страховал его с пятого. Но если прилив, он ведь бросит, непременно бросит… Веревка дрогнула и упала под ноги Сашку тонкой змеей. И тут же начала меркнуть.

Пока спускались вдоль страховочного троса, который провесил Игнатьев, у Людмилы раза три прихватывало сердце. Она старалась не показать, двигалась быстро, резко отталкиваясь от скальной стены. Спуск был почти вертикальный, но удобный — есть куда ногу поставить, передохнуть. Налобный фонарь освещал длинную горловину пещеры, метров восемьдесят-сто, наверное. Вейне страховал Людмилу, карабины держали надежно, и опасаться было нечего — только отчего так болело сердце?

Потом Вейне спустился сам и отстегнул карабин. Только тут Людмила огляделась. Вглубь пещеры вела широкая естественная арка. Мокро блестел черный базальт.

— Отключите фонарь, — сказал по интеркому Вейне.

Она сначала не поняла.

— Что?

— Людмила, отключите фонарь.

Она отключила, и лишь через несколько секунд дошло — оттуда, изнутри, лился тусклый серый свет.

— Оставь надежду всяк сюда входящий, — мрачно пошутил Вейне и, смотав трос, двинулся под арку.

Оказывается, он тоже читал книжки. Людмила улыбнулась, несмотря на пульсирующую в грудине боль, и пошла следом за геологом.

Игнатьева они нашли у воды. То есть, может, это была и не вода. Подземное озеро раскинулось до предела видимости, за которым клубился один туман. Поверхность озера была неровная, с какими-то вязкими, медлительными волночками, похожими на кочки. Между кочек тоже свивались струи тумана. Берег, засыпанный крупной черной галькой, резко уходил вправо, а прямо перед ними вдавался в озеро острым мысом, и на этом мысу на корточках сидел Игнатьев. На секунду Людмиле представилось, что химик уже умер — он такой же мертвый, как эти камни, как неприятные тягучие волны. У самого берега, похоже, шла какая-то химическая реакция, вскипали крупные пузыри — такие она видела в детстве, когда мальчишки бросали в воду карбид. Еще секунду спустя Людмила поняла, что неправильно. На Игнатьеве не было шлема.

Услышав их шаги, химик обернулся. Ко лбу его прилипли темные пряди. Вейне включил переговорник и рявкнул:

— Игнатьев, где ваш шлем? Вы что, спятили?

Химик покачал головой и ткнул пальцем в один из индикаторов скафандра. Уровень кислорода. Шкала налилась зеленью — процент кислорода в атмосфере, пригодный для дыхания. Людмила быстро вывела данные на ретикулярный экран — девятнадцать процентов, ого! И температура около пятнадцати Цельсия…

— Тут образуется перекись, — хрипло крикнул Игнатьев. — И выделяется кислород, тут, у берега. Там, дальше…

Он махнул рукой.

— Я запустил зонд. Коллоидный раствор поликремниевых кислот. Водный раствор. Там вода. Много воды.

— Вот вам ваше терраформирование, Людмила Анатольевна, — тихо сказал Вейне по интеркому, но шлем снимать не стал.

Снова перейдя на громкую связь, он прокричал:

— Отлично, Игнатьев. Просто отлично. Вы молодец. Вы нашли воду. А теперь герметизируйтесь хорошенько и пойдемте-ка домой…

Людмила подумала, что таким тоном говорят с неразумными детьми. Логично — Вейне решил, что Игнатьев наглотался углекислоты и бог весть чего еще, что есть в здешнем воздухе…

Химик, все так же горбясь и сидя на корточках, вновь развернулся к другому берегу озера. Людмила замирающими шагами двинулась к нему. Она тоже начала понимать. Начала видеть.

— Лет пять назад я посмотрел один старый фильм. Восстановленная пленка, даже в чувствилку побоялись переносить, — негромко сказал Игнатьев, когда Людмила подошла.

В наушниках его голос звучал как-то неестественно, механически. Или это из-за помех, вызванных разлитым в воздухе электричеством? Скафандр начал чуть искрить, хотя и был сделан из антистатического углепластика. И что-то такое зудело в ушах, тонко, на грани слышимости — зззззззззз…

— Там было про планету с разумным океаном. Он творил странные вещи, создавал фантомы. Я хорошо запомнил один — туман, клубы тумана над водой, а внизу островок, и на нем дом, и старик у дома…

Игнатьев указал рукой, но Людмиле уже и не требовалось — она видела сама. За кочковатой поверхностью коллоидного моря вздымались над туманом темные силуэты башен, высоток или гигантских колонн, переплетенных светящимися, пульсирующими нитями, и в этих башнях мелькали живые светляки…

— Что это, Игнатьев?

— Инопланетный город? — он пожал плечами. — Или энергостанция другой цивилизации? Я не знаю… Зонды его не видят. Они возвращаются, и на снимках только тот край пещеры…

Людмила уже не слушала его — потому что повеяло ветром (когда она успела снять шлем?), — и ветер нес запах цветущих каштанов и тины. Большое туманное облако у самой воды, там, на том берегу, сдвинулось в сторону, открывая длинные мостки и беседку с утиным домиком. Стерляжий пруд, в котором отродясь не водилось никаких стерлядей. На мостках стоял мальчик-подросток. Стоял, сжимая в руке большой моток веревки, и отчаянно, пристально смотрел в туман, и даже с такого расстояния Людмила — нет, Люська — узнала его, хотя прошли уже годы. Сколько? Лет пять прошло…

Людмила сама не заметила, как сделала шаг вперед, и нога ступила в воду, запузырившуюся у лодыжек. Еще шаг. Еще.

Лучше бы Дудочник. Сашок бы много отдал сейчас за его дудку, гундосо ноющую вдали, или хоть за чириканье глупой птицы воробья, или за кряканье уток. Но уток в утином домике не было. Вообще ничего, тишина, гладкая, серая вода, гладкий, как срез масла, туман. Сашка сам не понял, как очутился на мостках — наверное, шел по запаху тины, это было единственное, что осталось не гладким, не тусклым, не серым в сплошной туманной стене. И, пока шел по скрипучим доскам, даже обрадовался — хоть какой-то звук. Теперь он стоял у самого края причала, где когда-то причаливали катамараны с веселыми парочками. Доски были заляпаны утиным пометом. Волны где-то внизу бились об обросшие тиной столбы, хотя откуда на пруду волны?

Сашок уныло взглянул на моток троса в руках. Второй конец был помят, изжеван и даже обслюнявлен, словно его грызла какая-то тварь — хотя сложно была представить, какие зубищи могут за пару секунд перекусить металлизированный страховочный шнур. Без веревки к жилью выходили только счастливчики. Вроде папки. Или Михалыча. И то — проблуждав в тумане несколько дней.

…Он пытался, честно пытался. Казалось — пройди сотню шагов, упрешься в калитку под аркой, оттуда через двор и до парадной. Или войди в другой дом, в любой дом — все жилые корпуса района связаны проводами, мостиками, канатами, перекинутыми с крыши на крышу, даже настоящими подвесными мостами — ведь ходить из дома в дом надо, не спускаться же в туман всякий раз? Эти мосты и канаты и держали их вместе, здания и людей, а теперь Сашок оторвался и плыл один в туманном море, как негодный буек. Они нашли раз такой с Люськой — большой шар, опутанный рыбацкой сетью и водорослями. Люська еще завизжала, представив, что там чья-то голова…