Кен Лю - Исчисляемый

Он помнил, как копал песок пластиковой лопаточкой… красной? Желтой? Ну, сейчас, когда он это вспоминал, лопатка была синей, как пиджак у женщины‑адвоката. Бетти загорала, а отец помогал ему пересыпать выкопанный песок в пластиковое ведерко.

Солнце было жарким, но не горячим. Голоса людей на пляже слились в далекое бормотание. Одна лопатка песка.

Его очаровала та гипнотизирующая плавность, с какой сыпался песок: твердые частички, текущие, как жидкость, падающие и соскальзывающие с лопатки в ведерко. Две лопатки песка.

Песчинки были мелкими, как мука, как соль. А вот интересно, сколько песчинок упало с лопатки с момента, когда он начал эту мысль, и до этого момента? Три лопатки песка. Сможет ли он разглядеть отдельные песчинки, если будет смотреть очень внимательно? Четыре лопатки песка. Он затаил дыхание.

– Считаешь? – спросил отец.

Он кивнул. Звуки и образы мира снова полились в его сознание. Он ахнул подобно пловцу, хватающему ртом воздух.

– Нужно много времени, чтобы пересчитать песчинки на этом пляже.

– Сколько?

– Больше, чем когда ты считал треугольники на моем полотенце, – сказала Бетти. Он ощутил, как рука матери, прохладная и гладкая, легонько поглаживает ему спину. Спина расслабилась. Это было приятное ощущение.

Отец посмотрел на него, и он глянул в ответ. Это был напряженный взгляд, который другие сочли бы сбивающим с толку, но отец улыбнулся:

– На это уйдет бесконечность, Дэвид.

– Что такое бесконечность?

– Это то, что лежит за пределами времени, отведенного тебе и мне. Вот послушай, что сказал однажды китайский философ Цзян Цзы: если человек может прожить сто лет, это очень долгая жизнь. Но жизнь полна болезней, смертей, горестей и потерь, поэтому за месяц жизни может набраться лишь четыре или пять дней, когда человек смеялся. Пространство и время бесконечны, но наши жизни конечны. Чтобы почувствовать бесконечное в конечном, нам нужно лишь подсчитать эти трансцендентные моменты, эти моменты радости.

Рука Бетти все еще поглаживала его спину, и он заметил, что отец смотрит уже не на него, а на мать.

«Это один из таких моментов», – решил он.

– Будешь и дальше дурью маяться со своим цифрами да книжками – кончишь, как те преступники с Уолл‑стрит, – заявил Джек. – В этой стране уже никто не хочет честно работать руками. Поэтому китайцы и жрут наш обед.

Дэвид взял книги и записи и ушел в спальню, которую делил с малышкой. Она сейчас спала, и Дэвид посмотрел на ее лицо, такое мирное и безразличное к реву телевизора в гостиной.

Возможно, этот мир бессмысленный из‑за того, что он считает неправильно. А может, у него нет синхронизации с миром.

Дэвид сел за стол. Он провел на листе бумаги вертикальную линию, пометил ее низ нулем, а верх – единицей. Затем попытался отобразить последовательность рациональных чисел в интервале от 0 до 1 вдоль зигзагообразного пути парной функции Кантора, проложенного по декартовой плоскости, повторяя то, что рисовала на доске в школе мисс By. Для каждого рационального числа в последовательности он рисовал короткую горизонтальную линию. Постепенно он заполнил всю страницу.

Линии накапливались одна за другой, поднимаясь с каждым «зигом» вдоль вертикальной оси, затем методично опускаясь и заполняя оставшееся пустое пространство с каждым падающим к горизонтальной оси «загом».

В конечной жизни существует бесконечное количество моментов. И кто сказал, что ты должен оставаться в настоящем и проживать их по порядку, один за другим?

Прошлое не было прошлым. Одни и те же моменты можно переживать снова и снова, и каждый раз добавится нечто новое. Если времени будет достаточно, то пробелы окажутся заполнены чем‑то рациональным. Линии составят картину. Мир обретет смысл. Нужно лишь подождать.

Часть нашего мозга, состоящая из областей в передней, теменной и срединной височных долях, активна только тогда, когда мозг не решает познавательную задачу. Когда мы вычисляем сумму 12391424 и 38234231, прикидываем, как добраться из дома до места очередного собеседования по поводу приема на работу, или читаем новейший проспект взаимного фонда, эти области мозга при МРТ‑сканировании становятся темными. Но когда мы не думаем активно о чем угодно, эта темная нейронная сеть мозга вспыхивает.

Гораздо более юный Дэвид перевернул страницу. Бетти ушла на свидание с Джеком, а он был заперт один в доме. Мать предупредила, чтобы он не отвечал на звонки по телефону или в дверь и вообще вел себя так, чтобы никто не знал, что он дома. Он не счел эти предупреждения странными. Насколько ему было известно, именно так все восьмилетние мальчики проводили вечера, когда их матери уходили на свидания. А общество ящиков с книгами, оставшимися после отца, ему нравилось гораздо больше, чем компания других людей или Джека.

Романы ему были не очень интересны, но он заставлял себя медленно сквозь них продираться, читая их как учебники по общественным и эмоциональным правилам, смысла которых он постичь не умел. А предпочитал он книги о математике, с их чудесными уравнениями, фантастическими графиками и странными символами, которые он не мог произнести.

И еще были научные книги, которые он поглощал столь же азартно, как другие дети читают сказки. Вроде этой: «Получается, что та темная нейронная сеть – это то место, где наш вид осуществляет на практике свою самую поразительную способность. Способность, более уникально человеческую, чем язык, чем математика, чем наши умения воевать и писать стихи. Эта темная сеть есть место, где мы осуществляем путешествия во времени».

Джек начал заходить все чаще и иногда оставался на ночь. А Дэвид тщательно каталогизировал и подсчитывал изменения, происходящие с матерью, анализируя их как подсказки к тому, чего он не мог понять интуитивно: как мать хихикает наподобие девушек в фильмах, как одевается совершенно по‑новому. И то, как в их квартире накапливается все больше вещей Джека.

«То, как мозг воспринимает время, предлагает нам одну загадку за другой. Нет легкого ответа на вопрос, как мозг воспринимает течение времени, равномерное превращение будущего в настоящее, а настоящего в прошлое. Существует ли скопление нейронов с равномерной пульсацией, подобной метроному или сигналу часов в современной микросхеме? Или же о течении времени нам говорит аналоговая задержка потенциалов возбуждения, проносящихся по нейронам? Или, возможно, время измеряется химической диффузией нейромедиаторов, передающих импульсы между нервными клетками, и это, может быть, объясняет, почему время замедляется, когда мы находимся под воздействием наркотиков вроде кокаина, который подхлестывает выброс дофамина».