Артур Конан Дойль - Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда Земля вскрикнула (сборник)

– Это ужасно, Джордж, ужасно! – простонала женщина, захлебываясь от рыданий. – Ах, если бы мы погибли с другими! Зачем ты спас нас? У меня такое чувство, точно мы мертвы, а все остальные живы.

Густые брови Челленджера насупились в сосредоточенной думе, между тем как его большая волосатая лапа сжала протянутую к нему руку жены. Я заметил, что в беде жена всегда вот так тянулась к нему руками, точно ребенок к матери.

– Я не настолько фаталист, чтобы проповедовать непротивление, – сказал он, – но тем не менее я всегда считал, что высшая мудрость – в примирении с действительностью. – Он говорил медленно, и его полнозвучный голос дрожал, проникнутый глубоким чувством.

– А я не согласен примириться, – твердо сказал Саммерли.

– А по-моему, ваше согласие или несогласие не стоят и выеденного яйца, – заметил лорд Джон. – Вы просто вынуждены принять судьбу, а как вы примете ее – готовясь к бою или упав на колени, – не все ли равно? Насколько я помню, никто не спрашивал нашего разрешения, когда началась эта штука, и никто, похоже, не спросит и теперь. Так что какая разница, что мы думаем на этот счет?

– Разница та же, как между счастьем и горем, – сказал Челленджер, глядя на нас отсутствующим взглядом и все еще поглаживая руку жены. – Вы можете плыть по течению, сохраняя душевный мир, и можете ринуться против него и бороться до изнеможения. Не в наших силах что-нибудь изменить, а потому примем все так, как оно есть, и не будем роптать.

– Но что мы теперь станем делать? Для чего будем жить? – бросил я в отчаянии в пустое синее небо. – Что, например, буду делать я? Не стало газет – значит, конец моему призванию.

– Не на кого охотиться, не с кем воевать, так что и для меня все кончено, – сказал лорд Джон.

– Не стало студентов – значит, кончено и для меня, – прохрипел Саммерли.

– Ноу меня остался муж, остался дом – значит, я могу благодарить небо, для меня не все еще кончено, – сказала женщина.

– Не кончено и для меня, – заметил Челленджер, – потому что наука не умерла и катастрофа сама по себе предлагает нам для исследования множество захватывающих проблем.

Он успел распахнуть окна, и мы, не отрывая глаз, глядели на безмолвный и недвижный ландшафт.

– Дайте сообразить… – продолжал он. – Было часа три, начало четвертого, когда Земля вчера днем окончательно вошла в отравленную зону – настолько, что вся погрузилась в яд. Сейчас девять утра. Спрашивается, в котором часу мы вышли из пояса яда?

– На рассвете воздух был очень тяжел, – сказал я.

– Да и позже, – сказала миссис Челленджер. – Я еще в восемь часов ясно ощущала, что у меня спирает дыхание, как это было в самом начале.

– Значит, будем считать, что из отравленного пояса мы вышли в начале девятого. Земля семнадцать часов была погружена в ядовитый эфир. За это время великий садовник очистил свои плоды от человеческой плесени, разросшейся на их поверхности. Возможно ли, что он не довел свою работу до конца – что выжили и другие, кроме нас?

– Я задавал себе тот же вопрос, – сказал лорд Джон. – Может, найдутся на берегу и другие гальки, как и мы, не смытые прибоем.

– Совершенно немыслимо, чтобы кто-либо мог выжить, кроме нас! – убежденно сказал Саммерли. – Учтите, яд был так зловреден, что даже человек, который силен, как бык, и не знает, что такое нервы, – такой человек, как наш Мелоун, – еле-еле поднялся по лестнице и тут же упал без чувств. Как можно думать после этого, чтобы кто-либо выжил хоть семнадцать минут, не то что семнадцать часов?

– А если кто-нибудь еще предвидел катастрофу и приготовился к ней так же, как наш друг Челленджер?

– Это едва ли возможно! – Челленджер задрал бороду и сощурил глаза. – Сочетание наблюдательности, логики и богатого воображения – всего, что мне позволило предвосхитить опасность, – вряд ли может встретиться дважды в одном поколении.

– Итак, ваш вывод, что все безусловно мертвы?

– Это почти несомненно. Однако не следует забывать, что действие яда начало сказываться сперва в низинах, потом выше и выше, так что в верхних слоях атмосферы оно могло быть и не столь смертоносным. Странно, почему это так, но здесь мы наталкиваемся на одну из тех задач, которые в будущем откроют перед нами соблазнительное поле для исследований. Итак, легко себе представить, что если кто захочет искать людей, оставшихся в живых, ему придется обратить свой взор к какому-нибудь тибетскому селению или альпийской ферме на высоте многих тысяч футов над уровнем моря.

– А так как нет ни железных дорог, ни пароходов, можно с тем же успехом искать людей на Луне, – сказал лорд Джон. – Я спрошу другое: игра сыграна или это только перерыв?

Саммерли вытянул шею, чтоб оглядеть горизонт.

– Небо как будто ясное и чистое, – сказал он нерешительно. – Но так же было и вчера. Я далеко не уверен, что опасность миновала.

Челленджер пожал плечами.

– Мы снова должны положиться на судьбу, – сказал он. – Если мир когда-либо переживал подобное – а такая возможность отнюдь не исключена, – то это было, несомненно, в весьма отдаленные времена. Мы с полным основанием можем надеяться, что если катастрофа и повторится, то очень не скоро.

– Так-то оно так, – сказал лорд Джон. – Но когда вас застигнет землетрясение, вы почти наверное можете сразу за первым толчком ждать второго. Я предлагаю размять ноги и пойти подышать свежим воздухом, покуда можно. Наш кислород иссяк, так что все равно, где нас застигнет, на воле или в четырех стенах.

Но после всех волнений, пережитых за последние сутки, нами овладела полная апатия. Реакция была и нравственная и физическая, в глубине сознания угнездилось чувство безразличия ко всему, ничто, казалось, не стоило труда. Даже Челленджер поддался этой апатии и сидел в кресле, подперев голову обеими руками и унесшись мыслями вдаль, пока лорд Джон и я, подхватив с двух сторон под мышки, не подняли его на ноги дружным усилием, и наградой нам был свирепый взгляд цепного пса и грозное рычание. Однако раз уж мы так или иначе вышли из нашей тесной гавани и могли дышать более вольным воздухом повседневной жизни, к нам мало-помалу вернулась обычная наша энергия.

Но за какое дело могли мы взяться на этом всесветном кладбище? Испокон веков вставал ли когда перед человеком подобный вопрос? Правда, в смысле наших телесных потребностей – даже в предметах роскоши – мы были обеспечены на будущее. Все запасы пищи, все винные склады, все сокровища искусства были наши – только бери! Но что нам было делать ? Сперва мы обратились к той незначительной работе, что была тут же под рукой: сошли в кухню и уложили двух служанок, каждую на ее кровать. Они скончались, по-видимому, без страданий – одна в кресле у печки, другая на полу подле мойки. Потом мы внесли в дом бедного Остина. В смертном оцепенении ему свело мускулы, и они одеревенели, меж тем как судорога искривила его рот в горькую усмешку. Эта особенность наблюдалась у всех, кто умер от яда. Куда ни погляди, везде мы встречали те же осклабленные лица, они как будто глумились над нами в нашем отчаянии, улыбаясь молчаливо и угрюмо в лицо злополучным счастливцам, пережившим весь человеческий род.