Мария Семёнова - Славянское фэнтези

Каждая минутка до свадьбы Дануты с Захаром была для Мартина словно капля раскаленного железа на сердце. Так ему все сердце, видно, и выжгло. Ходил он мрачнее тучи, хмурый да молчаливый, и песен его из кузни больше не слышно было. А Данута и не замечала ничего, к свадьбе готовилась, порхала да глазами стреляла по-прежнему.

А он ковал. Раз попросила любимая — не мог отказать. Только подходил временами к той бочке, что в кузне в землю была вкопана, железо остужать, зачерпывал воды и весь ковш на себя выливал. Тяжело у него та работа шла. Будто и вовсе разучился, все ремесло свое забыл, хуже ученика несмышленого: одну поковку начнет — пережжет ее, по другой трещины пойдут… Но не сдавался Мартин: плюнет, бросит испорченное в лом, ковш на себя опрокинет и заново начинает.

Свадьбу играли, когда по всей деревне яблони цвели. И невеста сама была словно яблонька, нежная; кажется, дунь — и разлетится белыми да розовыми лепестками. Столы, конечно, так в саду и поставили: если свадьбу гулять под яблонями, то и жизнь у молодых будет что яблочко наливное, ровная да сладкая. Поздравляли молодых, зерном осыпали, песни пели свадебные, все как полагается. Тут и Мартин подоспел со своим подарком.

— Прими от меня, Данута, безделицу… на счастье.

И ахнули гости, жених заулыбался, а у невесты веснушки будто еще ярче засветились. Такой красоты Мартин еще ни разу не сотворял. Деревце с локоть высотой — яблоня с ветками тонкими, легкими, вся цветами усыпанная, а на ветках две пташки сидят, друг к другу тянутся. К нижней ветке качели привязаны, а на качелях девчушка сидит, одуванчиком играет. Тронешь — и качаются качели, а платьице будто от ветра шевелится.

— Спасибо тебе, Мартин, — сказала невеста.

— Поцелуй с тебя, как обещала. — Горло у него перехватило, но сказал что хотел.

Взглянула Данута на жениха, тот кивнул — мол, раз обещала, что ж, с одного поцелуя не убудет. Собиралась она кузнеца в щеку чмокнуть, по-сестрински, в знак благодарности, но он посмотрел темно, обнял ее крепко и своими губами к ее губам приник, будто к роднику лесному — и холодная вода, зубы ломит, а не оторваться…

Захар этого, конечно, не вынес. Драка случилась. Но что Мартину драки? Он с молотами шутя управляется, а ручники и вовсе играючи перекидывает. Отступил Захар. И то слово, с кузнецом драться — себя не беречь. Да и Мартин продолжать не стал, одним поцелуем напился да ушел, не стал праздник рушить.

С той поры зарекся кузнец игрушками баловаться. По-прежнему молот в кузне бил, но теперь уж только ради пользы да необходимости. Топор справить если, нож или там кольцо дверное — всегда пожалуйста, а о пустяковинах и не проси, того гляди осерчает да прогонит прочь. Ищи тогда себе кузнеца где подальше.

Прошло время, и женился Мартин на пекаревой дочке — той самой, которую когда-то его скамеечка вылечила. Все говорил кузнец жене своей, всем делился, одного только не рассказывал: временами снилась ему девчушка кудрявая на качелях. Такая же самая, что он на свадьбу Дануте подарил. Качается она, качели поскрипывают, а девчонка смеется Мартину в лицо и приговаривает: «Дурак ты, Мартин, как есть дурак! Не дал мне на свет появиться, в безделку заточил, а ведь могла бы живая бегать…» В такие дни по утрам он сам не свой бывал. Но после вроде успокаивался.

Жили они мирно, покойно, в достатке, но чего-то все этой Мире, дочке пекаря, не хватало. И вот однажды, перед праздником, попросила она: «Не вези мне подарков из города, Мартин. Не нужны мне от тебя платья новые, и конфет в цветных бумажках не нужно. Выкуй безделицу мне, игрушку на счастье…»

Отказаться он собирался, мол, все, зарекся — не кую больше чепухи. Но очень уж она просила, очень уговаривала. Послушал ее — и выковал.

Правда, счастья особого не принесла Мире безделка — пустая, глупая получилась. Вроде и красиво, и глаз радует… но глаз на нее любуется, а душа-то молчит. Будто сама пекарева дочка для Мартина: и любит его, и ластится, и он ее в ответ приголубить не прочь, но ласкают руки только, а сердце безучастно. И сам Мартин словно и не здесь вовсе — будто годы прошли, а он там и остался, на Данутиной свадьбе, до сих пор стоит под яблоней, перед гостями и перед женихом, и целует ее, целует и оторваться не может.

Постояла эта безделка в горнице, постояла, и каждый раз, как взгляд на ней остановится, хмурилась жена Мартина, грустнела. Да сама и убрала прочь — все равно никакой с нее радости не вышло. А после и вовсе покидала вещички в сундук, запрягла кобылку молча и уехала неизвестно куда. Кто говорил, с другим сбежала, а кто сказывал — с бережка крутого да в реку сиганула. Врут, конечно: если б в реку, зачем бы ей вещи собирать? Но и к отцу, к пекарю, не возвращалась.

А Мартин будто и не заметил, что жена от него ушла.

Закружился снежок. Рябины в тот год уродилось тьма. Гроздья крупные алели, полыхали бесстыдно, ветки под их тяжестью чуть не до земли опускались. А уж снегом ее припорошило — и вовсе глаз не отвести. Деревенские начали к новогодью готовиться. Веселятся, радуются, хохочут; на склоне холма гору залили, молодежь с нее катается, чуть не через всю деревню проезжает. И смотрят — Мартин вроде тоже повеселел, отошел, улыбаться начал, во время работы насвистывает, а то и замурлычет что себе под нос.

И вот под самый праздник пришел кузнец в гости к Дануте с Захаром.

И подарок принес.

«Новый год наступает — новое счастье вам нужно», — сказал Я поставил на стол деревце кованое, точь-в-точь как то, что на свадьбу им дарил. Только будто подросло немного, и девочка по-другому сидит, и гроздь у нее в руке рябиновая, и листочки ветерком пошевелило…

Через неделю Данута пришла к Мартину. Пришла — и осталась.

Так и стали они жить вместе. Захар, конечно, опять драться приходил, да не вышло — спустил его кузнец с крутого крыльца да пообещал на рог наковальни посадить, если еще явится. Тот все ж не сразу сдался, ходил, Дануту вернуться уговаривал — мол, прощу все, забуду, словно и не было, только вернись. Но она ни в какую. Смирился Захар. Против кувалды, как говорится, не попрешь, а с кувалдой Мартин управляться лучше всех умел.

Скоро привыкли все — будто с самого начала за Мартина и вышла Данута, а Захар и не сватался к ней даже. И вроде живи теперь да радуйся; да Мартину опять не так что-то. Данута к нему и так, и этак, и песни поет, и аж светится вся. А ему будто и не в радость ее любовь. Не верит он, что любит она его по-настоящему. Деревце-то новое, что он выковал, не только побольше прежнего было. Там и птички подальше друг от друга сидели, а одна так и вовсе отвернулась, а на соседней ветке вроде как тень какая-то… будто третья, но не видно ее, а так, из листьев фигурка складывается, если присмотреться повнимательней…